Дом веселых нищих - Белых Григорий Георгиевич - Страница 28

Потом в конторе Ваську спрашивали о похоронах. Васька отказался хоронить. Ему отдали какие-то письма, бывшие у отца, и кошелек с тринадцатью рублями. Да еще сапоги прихватил Васька. Сапоги, возвращаясь домой, продал за пять рублей маклакам на рынке.

ГЕРОИ ВОЗВРАЩАЮТСЯ

Революция, перевернувшая весь город, совсем не коснулась училища.

Там по-прежнему было чинно, скучно, и даже портреты царей Александра Второго и Николая Первого по-прежнему висели в классе, и только последний царь был затянут черным коленкором. Собственно, Роману было все равно, висят цари или нет, но иначе на это смотрел Пуговочкин, худенький, маленький парнишка, новый товарищ Романа. И когда он, покачав головой, показал многозначительно на портреты, Роман вдруг тоже покачал головой:

— Царизм разводит Гликеша… — И, нахмурив брови, заявил: — Надо принять меры…

Собрали экстренное собрание. Роман держал речь:

— Мы, как революционеры, не можем учиться в классе, где висят портреты царей-вампиров…

— Врешь! — кричали ему. — Сам вампир! Хулиганы! Портреты не мешают!

— Нет, мешают! Долой царей!

— Не позволим снимать! — выкрикивал Зелинский. — Знаем вашу шатию!

Но тут вмешались другие ребята и закричали на Зелинского. Большинство оказалось за Романа.

— Снимай портреты! Долой! — вопили ребята» Сбегали на кухню, притащили стремянку, и Роман с Пуговочкиным полезли за портретами.

Под бешеное «ура» стащили бородатого Александра и уже принялись за Николая. Но тут на шум прибежала Гликерия Петровна.

Класс позорно струсил. Мгновенно все очутились на своих местах, и только Роман с Пуговочкиным застыли у стремянки.

Гликерия Петровна оглядела класс, потом подошла к стремянке.

— Вы сняли?

— Мы, — сказал хмуро Пуговочкин.

— Зачем? Они вам мешали?

— Цари, — опять буркнул Пуговочкин.

— Дурак, — захихикали на партах, где сидела компания Зелинского.

Гликерия Петровна долго молчала, потом, отвернувшись, не глядя сказала:

— Повесь на место.

— На место, — захихикали на партах. — Вешай!..

Но Пуговочкин не двинулся с места. Гликерия Петровна обернулась.

— На место! — резко крикнула она.

Роман дернулся к портрету, а Пуговочкин стоял, хмуро поглядывая на учительницу, потом повернулся и, дойдя до своей парты, сел.

— Вон! — крикнула Гликерия Петровна. Пуговочкин встал и вышел.

В марте начались экзамены. Роман окончил начальную школу с хорошими отметками.

Теперь он целыми днями пропадал на улице. Все было ново и интересно. Каждый день ходили демонстрации. Появилось много солдат и матросов. Они гуляли по городу с девушками. Высыпали на панели тысячи торговок и торговцев. Они продавали семечки, яблоки, мармелад и книжки про Распутина.

В садах играла музыка и все дорожки были забиты гуляющими.

Было везде весело и празднично. Даже не верилось, что война еще не окончена. Все как будто забыли о ней.

С фронта самовольно стали возвращаться солдаты. Это еще больше усиливало впечатление, что война окончена.

Однажды вечером, когда Рожновы всей семьей пили чай с ржаными лепешками, испеченными бабушкой, в дверь тихонько стукнули, потом загремели тяжелые шаги, и в комнату вошел солдат. Солдат был в потрепанной грязной шинели, в папахе и с большим вещевым мешком за плечами. Из-под поднятого воротника видна была светлая курчавая бородка.

— Вам кого? — спросила несмело мать, выходя ему навстречу.

Солдат, медля с ответом, оглядел комнату, потом улыбнулся и спросил:

— Любовь Никифоровна здесь живет?

— Здесь, — сказала мать и вдруг, тихо вскрикнув, кинулась обнимать солдата.

— Александр!

— Шуратка! Внучек, дорогой ты мой! — запричитала бабушка.

Теперь и все узнали солдата. Бросились к нему, тормошили, наперебой обнимали.

Александр по очереди перецеловался со всеми, потом сбросил на пол мешок, разделся и пошел умываться. Мать, бабушка и Роман побежав ли за ним. Они толкались вокруг рукомойника, помогая ему, но больше мешали.

Опять все уселись за стол. Опять пили чай, хотя была глубокая ночь. Александр до рассвета рассказывал о фронте, о войне, о страшных «чемоданах», о революции в окопах. Рассказывал про большевиков, как они с фронта бегут. Называл их изменниками.

— А ты-то совсем приехал?

— Нет, — сказал Александр. — Мы, фронтовики, приехали тыл чистить. Много тут паразитов развелось, а на фронте воевать некому и незачем.

Жара душила город. Зеленая стена пыли повисла над улицами. Люди едва передвигали ноги. Собаки лениво трусили, высунув языки и часто дыша. По улицам бегали мальчишки с четвертными бутылями в руках. Бутыли были наполнены зеленоватой и розовой водой.

— Квасу! Клюквенного, лимонного! — кричали мальчишки.

Роман забрался за пушки памятника. Лег в тень на траву и стал смотреть на улицу, на извозчика, который напрасно понукал остановившуюся лошадь.

Недалеко от Романа на камне сидел парень. Лицо парня, давно не бритое и заросшее грязью, было весело. На парне едва держались рваная рубаха и синие крестьянские шаровары. Рядом с ним лежали толстая суковатая палка и мешок. Парень часто поглядывал на Романа. Он тоже следил за извозчиком, а когда тот бросил кнут, подошел и ударил лошадь кулаком по морде, парень не выдержал и выругался.

— Вот сволочь! — сказал он, оборачиваясь к Роману. — Думает, лучше будет. Самого бы так съездить по рылу.

— Не понравилось бы, — сказал Роман. Наконец лошадь пошла. Говорить было не о

чем. Парень достал из мешка хлеб и стал есть.

— Недалеко, верно, живешь-то? — спросил парень неожиданно.

— А вон в том доме, — ответил Роман.

— Большой дом!

— Порядочный.

— А как тебя звать?

— Роман. А тебе зачем?

— Да так, — парень вдруг засмеялся и замолчал, пристально разглядывая Романа.

Роман перестал обращать на него внимание. Задумался. Глядя на пыльную траву сада, он вспоминал, как когда-то здесь гуляли кантонисты и собиралась шайка «Саламандра». Теперь все исчезло. Около памятника по вечерам собирались солдаты, пели песни, тирликали на гармошке.

«Когда-то здесь и Колька гулял с ребятами», — подумал Роман. Где-то он теперь? Писем от него совсем не приходило. Если на фронте еще, то почему не едет домой? Ведь Шурка приехал же.

— Паренек, а нет ли у тебя закурить? — спросил оборванец неожиданно.

Роман вздрогнул. Минуту соображал, потом, кивнув головой, полез в карман. Оборванец взял папироску и чиркнул спичкой. Роман тоже закурил.

— Давно куришь-то?

— А тебе что за дело?

— Значит, есть дело, если спрашиваю, — и парень снова улыбнулся.

«Чего он скалится?» — подумал Роман, внимательно и осторожно приглядываясь к парню.

Оборванец затянулся, пустил струйкой дым и сказал:

— А ведь я тебя знаю.

— Соври лучше, — сплюнув, спокойно ответил Роман.

— И врать не буду, — ухмыльнулся парень. — Не только тебя, а всех родных твоих знаю и, где живешь, знаю. Вон там, на заднем дворе живете.

— Верно?

— Верно.

— А что, брат-то старший вернулся с войны?

— Вернулся, — сказал Роман и разинул от изумления рот. — Ты его знаешь?

— Шурку-то? Еще бы не знать. Вместе росли. Парень словно давился от смеха.

— В кантонистах вместе были? — расспрашивал Роман.

— Зачем в кантонистах? В одном доме, вместе росли.

— Ну, это ты врешь! Я что-то тебя не помню.

Парень захохотал.

— Не помнишь?

— Нет, — твердо сказал Роман.

Тогда оборванец, перестав смеяться, вдруг спросил:

— А Пинкертонов кто тебе давал читать? Не помнишь? А про Наполеона кто рассказывал?

Роман вздрогнул. Приподнявшись, пристально стал разглядывать парня. Парень, чуть улыбаясь, смотрел на Романа. И по этой манере улыбаться, чуть скосив губы, Роман вдруг признал оборванца.

— Колька! — испуганно прошептал он, все еще не веря.

Парень кивнул головой.

— Наконец-то! — сказал он, улыбаясь. — А я уж думал, ты совсем забыл, что у тебя есть брат. Давно слежу за тобой, а ты все узнать не мог. Ну, да и тебя не легко узнать. Вырос тоже здорово.