Белогвардеец - Белых Григорий Георгиевич - Страница 3

— Хватит! — крикнул наконец кто-то.

Все остановились и переглядывались, готовые снова бить, кричать, ломать.

— Аида в зал! — крикнул Коренев.

— Лови стенгазетчиков, жидовских заступников, — закричали ребята и побежали в зал.

Второе отделение рассыпалось по школе… К мятежникам, поднявшим восстание против старших, с радостью пристало первое отделение. Восставшие, в поисках жертв, ворвались в верхнюю уборную, где застали за курением Горбушку и Мамочку. Выгнали их с криками и руганью, гнали до самого класса.

— Бей! — раздавался по школе боевой клич мятежников, а чья-то проворная рука расписывала углем по стенам уборных большие лозунги: «Бей четвертое отделение!», «Коммунистов и жидов на веревочку!»

В столовой на полу валялись обрывки растерзанной в клочья стенгазеты.

В четвертое отделение был послан гонец с письмом. Мятежники вызывали старших на генеральный бой в зал. Готовились к бою. Коренев, глава мятежа, выслал в коридор дозорных поджидать старших. Все вооружались. Под рубашки навертывали полотенца — надежные панцири от кулаков. Цыпки в классе не было. Избив напоследок, ребята выгнали его из класса, чтобы не шпионил.

— Вот так война, — в восторге восклицал Шамала. — Как пойдем, как дадим… Знамя надо бы…

— И верно, знамя надо, — сказал Косарев. Тут Кузя вспомнил, что около гардеробной висят на веревках разные тряпки. Побежали трое — Косарев, Коренев и Кузя. Выбрали из тряпок большой зеленый лоскут. Кузя принес палку от швабры.

— Хороша, — похвалил Косарев, осмотрев палку. — Только надо нарезки сделать, чтобы флаг не сползал…

Коренев взял палку и, сев тут же на пол, достал ножик и стал строгать.

— На флаге надо лозунги написать, — говорил Коренев. — Напишем: «Бей четвертое отделение!», «Долой советскую власть!»

— А при чем советы? — спросил Косарев.

— Что советы, что жиды — одинаково, — ответил Коренев. — Не было б советов — не голодали бы. А почему меня матка в приют отдала? Жрать нечего было… Сама говорила: если бы не голод, ни за что не отдала бы. Из-за жидов — голод. Мучайся тут…

— Ну это врешь.

— Не сам выдумал. У нас в квартире ученый живет, он все объяснил. Жиды как понаехали после свободы — хлеба и не стало хватать. Обязательно напишем: «Долой советы!», — повторил Коренев.

— Да пиши, жалко разве? — сказал Косарев и, отвернувшись, стал глядеть на Кузю.

А Кузя давно головой мотает, мигает, кривится усиленно и все на Коренева показывает, хочет, чтоб и Косарев поглядел на него.

«Что это он?» — подумал Косарев и внимательно поглядел на Коренева. Оглядел его — ничего не нашел. Сидит Коренев, стругает палку, прорезает ножичком колечки… а ножичек… Тут словно ударило Косарева по башке, даже закачался от удивления…

— Ах сволочь!..

Заорал Косарев, бросился к Кореневу с кулаками.

— Стой, гад! Погоди!..

Коренев едва успел отпрыгнуть, палку выронил.

— Ты что?.. С крыши сорвался?.. — говорит он.

— Ножик! — крикнул Косарев. — Покажи ножик! Мой ножик!..

Но Коренев еще дальше отскочил, отпихнул Косарева, руку с ножиком за спину спрятал.

— Нет, врешь! — завопил Косарев. — Отдашь, гад!..

Размахнулся Косарев, ударил Коренева прямо в зубы. Взвыл Коренев, голову нагнул, заболтал руками, как ветряная мельница, и полез на Косарева. Началась свалка. Ножичек упал на пол. Был он с перламутровой ручкой.

Прижимая к опухшему глазу огромный царский пятак, Косарев метался по школе и у всех спрашивал:

— Где Цыпка?

— Не знаем, — отвечали ему. За жидами не смотрим…

— Жалуется наверное у старших…

Но у старших Цыпки не было. Даже не заходил он туда.

— Сламщик! — ругал себя Косарев. — За ножик товарища продал! Сволочь!

— Долго бегал он, обыскивая все углы и закоулки. Торопился. Хотелось скорее поговорить со сламщиком, загладить вину. Наконец нашел. Цыпка был внизу, на парадной лестнице. Он, сгорбившись, сидел на подоконнике в холодном вестибюле и смотрел через грязное стекло на улицу.

— Цыпка! — окликнул Косарев, едва разглядев сламщика.

Цыпка соскочил с окна и остался молча стоять. Косарев подошел.

— А я тебя искал, — заговорил он смущенно. — Везде искал…

Цыпка молчал. Тогда Косарев, набравшись духу, бухнул: — Ножик нашел! Знаешь, кто тиснул?

— Коренев, — не то спросил, не то ответил Цыпка.

Косарев кивнул головой. Цыпка усмехнулся.

— Я же знал, — сказал он тихо. — А ты на меня…

Косарева в жар бросило, уши вдруг раскалились и, казалось, начали тлеть. Стало стыдно…

— Я уже дрался с ним, — растерянно буркнул он. — Вот и ножик. Мне попало здорово, но и ему всыпал…

И совсем смутился Косарев, видя, что Цыпка молчит. Весь мокрый от пота, сел рядом, не зная, что сказать. Цыпка молчал, смотрел на улицу. Косарев заерзал на месте, потом тихонько тронул Цыпку за плечо.

— Слышь…

— Ну?.. — отозвался Цыпка не поворачиваясь. Косарев спрыгнул с подоконника и красный, как вареная свекла, протянул руку.

— Миримся?.. Больше не буду, — волнуясь проговорил он.

Цыпка, улыбаясь, молча пожал руку…

Всю ночь глухо грохотали орудийные выстрелы, от которых позвякивали стекла. На темных, зловещих улицах всю ночь гремели подводы, проходили отряды красноармейцев, гудели и хрипло лаяли запыхавшиеся автомобили. Кто-то кричал, ругался, командовал…

Утром почтальон не принес газету. Но в школе уже все знали, что Юденич взял Павловск и Царское Село.

Уроки проходили кое-как. Воспитатели волновались, рассеянно слушали учеников и сами готовы были вместе с ребятами ежеминутно подскакивать к окну. За обедом Викниксор рассказал о положении на фронте и сообщил, что белые взяли Стрельну.

— Стрельну? — спросил кто-то испуганно. — Где мы были на даче?

— Да, Стрельну! — сказал Викниксор.

— Два часа ходьбы до Петрограда, — сказал Янкель. — Я сам ходил!..

— Значит через два часа придут белые? — спросил Мамочка. Ребята засмеялись.

— Дурак!.. На трамвае приедут… Трамвай за час довезет…

— А что с нами будет, если возьмут Петроград?

— Этого не будет, — твердо сказал Викниксор. — Петроград не сдадут… Петроград будут защищать до последней возможности, а с вашей стороны нужно только одно: вы должны делать свое дело и не волноваться…

Снова потянулись томительные, бестолковые уроки. Никто ничего не понимал, то и дело бегали к окнам, прислушивались, разговаривали. Гулять никого не отпустили. Один Мамочка удрал, сказав, что идет в амбулаторию на перевязку.

Наступил вечер. За окнами сразу почернело, как будто стекла залили черной краской. На улицах не было видно ни одного огонька, и все же слышались шаги, говор, иногда звякало железо и отчетливо долетало цоканье копыт… Где-то совсем близко бухали орудийные выстрелы.

В четвертом отделении все были серьезны и задумчивы. Ребята сгрудились вокруг Косарева и Цыпки. — Вот он и придумал гад, с ножичком, чтоб Цыпка влип, — рассказывал тихо Косарев. — И бунт он затеял, сперва будто против вас, а теперь уж и против советской власти. Вот…

Бум… бум… бум… — грохнуло где-то совсем близко. Ребята вздрогнули и ежась переглянулись.

— Да, — задумчиво сказал Японец. — В настоящий момент, при создавшемся напряженном положении, это… — он покрутил головой, — это контрреволюция!..

Хлопнула дверь. В класс, в пальто и шапке ворвался Мамочка. Он только что вернулся с улицы и сразу, задыхаясь от волнения, стал рассказывать:

— У Нарвских ворот пушки в таких круглых штуках… Окопы роют…

— Где?

— Везде. У Путилова, на Обводном, около бань…

— Врешь!.. Там канализацию чинят!..

— Ну иди, сам посмотри, — говорит обиженно Мамочка. — Посмеешься, когда война на Рижском начнется…

— А ты знаешь, что у нас делается? — сказал Воробей.

— А что?..

— Контрреволюция началась…

Мамочка так и замер, сраженный новостью, потом, вытянув шею, таинственно спросил: