Лунный парк - Эллис Брет Истон - Страница 73

И скоро начинаешь замечать, что пластическая хирургия лишила многих женщин и мужчин живого выражения лица, что некая актриса поминутно подносит ко рту платок, дабы предотвратить слюнотечение, которым она страдает с тех пор, как в губы впрыснули слишком много жира. Коридор, ведущий в нижние комнаты, был перегорожен огромным кактусом, на зеленой коже которого черными буквами нацарапали «Верь скептику». И когда гости снова принялись рассказывать истории, я стал гадать, можно ли проскочить за этот кактус. Но потом я понял, что думаю об этом только потому, что не знаю, кто станет слушать мою историю. Кто поверит в чудовищ, с которыми я столкнулся, во все, что я видел? Кто станет слушать мои басни, когда для меня это вопрос жизни и смерти?

После того как начальное ознакомление с объектом выявило – нет, подтвердило, – что в доме нечисто, меня привезли обратно во «Времена года», где я перевел на счет Миллера необходимую сумму. Мне сказали, что весь «процесс» займет два дня, а подробностей того, как они собираются очищать дом, я и знать не желал. Очевидно было, что вопросом они владеют – профессионалы, что и доказали во время НОСО, – я же эти два дня не буду путаться у них под ногами, а отправлюсь в Лос-Анджелес под благовидным предлогом встречи с Харрисоном Фордом, где изыму прах своего отца из ячейки в банке Америки на бульваре Вентура в Шерман-Оукс. Реализация этого плана захватила меня всецело (я сказал себе, что меня не остановит ничто), и к двум часам дня в четверг я уже заказал билеты на самолет и – после встречи с Мартой, которой объяснил, что в доме на Эльсинор-лейн проводится фумигация и что до воскресенья, пока я не вернусь, она останется с детьми в гостинице, – ехал в аэропорт Мидленд. Сидя за рулем «рейндж-ровера», несущегося по пустому шоссе, я позвонил в «ICM» и попросил устроить мне встречу с людьми Харрисона Форда на следующее утро, поскольку прилетаю я вечером, а улетаю в воскресенье утром. Все шло так гладко, как будто я все это загадал. Пробок не было, я без труда проскочил сквозь охрану аэропорта, самолет взлетел по расписанию, полет прошел отлично, и приземлились мы раньше расчетного времени, причем на Лонг-Бич (поскольку в LAX перестраивалась большая часть терминалов). По дороге к Сансет я поговорил с Джейн, и она была «очень рада» (читай:

«уф, отлегло»), что я занялся собой. Я воздержался от «Шато-Мармон», поскольку в свое время это была моя наркорезиденция, и остановился в отеле «Бель-Эр»; гостиница располагалась неподалеку от дома, куда продюсер харрисон-фордовского проекта, услышав, что я прилетаю, пригласил меня на вечеринку, а вдобавок от дома моей матери на Вэлли-Виста. Только укрывшись в своем люксе в «Бель-Эре» и просматривая стопку DVD с Харрисоном Фордом, присланных продюсером (вместе с подробной инструкцией, как добраться до его дома), я вдруг вспомнил, что кое-что забыл сделать – попрощаться с Робби.

В пятницу днем встреча прошла без Харрисона Форда. В проекте, к которому Форд, продюсер и две студийные шишки хотели меня приспособить, речь шла об отце (хозяин ранчо, крутого нрава) и его сыне (одиноком наркомане), преодолевающих преграды, что стоят на пути их взаимной любви, в маленьком городке на северо-востоке Невады. Я выдал им все, что наскреб, то есть фактически ничего, так как меня этот проект не заинтересовал.

Мне сказали подумать еще, и я промямлил, что подумаю, а потом голоса спрашивали о Джейн, о детях, о новой книге и что случилось с моим лицом («упал»), и поскольку на протяжении всей встречи я витал в облаках, заняла она, считай, всего несколько минут.

Ближе к вечеру я поехал в Банк Америки на бульваре Вентура, чтобы забрать прах моего отца. Урну с прахом я из банка так и не вынес.

В субботу вечером я ужинал с матерью и двумя своими сестрами и их разнообразными мужьями и бойфрендами в доме на Вэлли-Виста в Шерман-Оукс (точная, хоть и миниатюрная копия дома на Эльсинор-лейн, с идентичной планировкой). Мать и сестры поняли (когда в прессе объявили, что я отец сына Джейн Деннис): семья Эллисов увидит своего внука и племянника, лишь когда мы с Робби узнаем друг друга настолько, что ему это будет удобно.

Этого понимания достигли и мы с Джейн, и наши психиатры, словом, все – кроме Робби (который и не подозревал об этой договоренности и, насколько мне известно, никогда не спрашивал ни о своих тетках, ни о бабушке).

Самый грустный эпизод вечера произошел, когда меня попросили показать его фотографию, а я понял, что не захватил с собой ни одной. Меня расспрашивали о Джейн, о том, как живется в пригородах на Востоке, о покореженном лице («упал»). Сестры все поражались, как с возрастом я стал похож на отца. На это я просто кивал, а потом расспросил сестер об их последних триумфах и драмах: одна работала ассистенткой Дианы Китон, другая только что выписалась из наркологического диспансера. Я помог другу моей матери – аргентинцу, с которым она жила последние пятнадцать лет, – жарить лосося на гриле. Ужин прошел спокойно, но потом, когда мы с сестрами сели возле бассейна покурить сигарет, завязался напряженный спор о том, что делать с отцовским прахом (я ни слова не сказал им о том, что обнаружил в персональном сейфе Банка Америки), постепенно перешедший на старые темы: у девушки, с которой он жил перед смертью, был парень – я хоть знал об этом? Я не мог вспомнить. Ну куда ему вспомнить, фыркнули сестры, он ведь просто сбежал и отказался принимать какое-либо участие. И потом в спешной последовательности: завещание, не имеющее законной силы, отсутствие вскрытия, теории заговора, паранойя. Я сбежал и от этого и поднялся на второй этаж кое-что отыскать в своей спальне. (И это был еще один повод для моей поездки в Лос-Анджелес.) Кроме того, во дворе мне стало жутковато: бассейн, шезлонги, терраса – все было точно такое же, как в доме на Эльсинор-лейн. Когда я поднялся, чтоб уходить, сестры попеняли мне – мол, я стал слишком осторожным. Я сказал им, что просто устал. Мне не хотелось возвращать к жизни отца, что мы, собственно, всякий раз и устраивали, заводя эти неизбежные разговоры. Я не стал рассказывать им ни о чем из событий прошедшей недели. Времени и так не хватало. Поднявшись по лестнице, я остановился и взглянул сверху на гостиную. Реакция моя притупилась.

Моя спальня не только не изменилась с тех пор, как я покинул ее после школы, она еще и жутко походила на комнату Робби. Я часто ночевал здесь, когда наведывался в Лос-Анджелес после переезда в Кэмден, а потом в Нью-Йорк, и с годами большая комната с видом на долину Сан-Фернандо превратилась в кабинет, где я хранил рукописи и папки на полках, встроенных в кладовую. Туда-то я и направлялся. Я тут же принялся без разбора ворошить стопки – наброски романов, журнальные эссе, детские книжки, – и вскоре весь пол был устлан бумагой. В итоге я наконец-то обнаружил, что искал: первоначальную рукопись «Американского психопата», отпечатанную на электрической машинке «Оливетти» (всего версий было четыре, что не переставало меня поражать). Я сел на матрац под плакатом Элвиса Костелло в рамочке, все еще висящим на стене, и стал перебирать листы. Не до конца понимая, что, собственно ищу, я ощущал смутное желание взять в руки эту книгу и избавить себя от того, что мне наговорил Дональд Кимболл. Некоторые сведения никак не вписывались в выстроенную им схему. Я хотел убедиться, что и схемы-то не было. Но, переворачивая страницы, начал кое-что понимать.

Когда я дошел до страницы 207 первоначальной рукописи, все стало самоочевидно.

На 207-й странице было нарисовано лицо.

Я сам нарисовал его на тонком листе печатной бумаги (оставив достаточное расстояние между абзацами, чтоб оно поместилось).

А под рисунком красными чернилами было написано: «Я вернулся».

Образ накарябанных кровью слов потом еще использовался, но сцену, перед которой стояло это предупреждение, я вырезал.

Я выкинул целую главу.

Кроме того, я убрал этот топорный рисунок из всех последующих вариантов рукописи.

Что-то подтвердилось.