Лунный парк - Эллис Брет Истон - Страница 60

– Письмо…

– Папа…

– От Клиэри Миллера…

– Пап, я с ним даже не знаком. С какой стати он должен слать мне письма?

Это ты пишешь его диалог, спросил я писателя. Писатель не ответил, и у меня затеплилась надежда, что Робби говорит искренне.

– Что происходит с исчезнувшими мальчиками? Может, ты знаешь что-то, что нужно знать всем? Может, ты или твои друзья знают что-то, что помогло бы…

– Пап, это совсем не то, что ты думаешь, – закатил он глаза. – Это ты из-за этого так расстроился?

– Что значит это не то, что я думаю, Робби?

Робби снова повернулся ко мне и с кривой ухмылкой произнес:

– Это просто игра, пап. Просто дурацкая игра.

Чтобы решить правда это или же черная ложь, потребовалось какое-то время.

– Что за игра? – спросил я.

– «Пропавшие мальчики».

Он покачал головой. Казалось, что с души его свалился камень, но в то же время он слегка смущен. Сочетание, конечно, интригующее, но мог ли я верить Робби – или же он просто нашел удобную позицию?

– Что значит – игра?

– Ну, мы типа отслеживаем их, – Он помедлил. – Мы делаем ставки.

– Что? На что вы ставите?

Теперь пришла очередь Робби тяжело вздыхать.

– Кого найдут первым.

Я промолчал.

– Иногда мы шлем друг другу мейлы, притворяясь этими парнями… конечно, бред и дурость, но мы просто пугаем так друг друга. – Он улыбнулся. – Вот что видела мама Эштона…

Я не сводил с него глаз.

Робби понял, что нужно тянуться до моего уровня.

– Пап, а как ты думаешь, те ребята, они… того, умерли?

Тут же возник писатель и указал, что страха в этом вопросе не читалось.

Вопрос этот предполагал ответ, который Робби мог взвесить. Из этого ответа он собирался извлечь важную для него информацию обо мне.

Основываясь на этих деталях, он выстроит свою линию поведения. Действие замедлилось.

– Я не знаю, чему верить, Робби. Я не знаю, правду ли ты говоришь.

– Пап, – мягко сказал он, стараясь меня успокоить, – приедем домой, я тебе покажу. (А этого, сказал писатель, как раз и не произойдет.)

Почему, спросил я.

Потому что компьютер сдох.

Почему?

На него наслали вирус.

А как же файлы?

Робби компьютер больше не понадобится.

О чем это ты говоришь?

Вечером узнаешь.

Я схватил Робби за руку и притянул к себе.

Все вышло как-то впопыхах.

– Робби. Скажи мне правду. Я здесь, с тобой. Можешь рассказать мне, что захочешь. Знаю, как раз этого тебе и не хочется, но я здесь, и ты должен мне поверить. Я сделаю, как ты захочешь. Что ты хочешь, чтоб я сделал? Я сделаю. Только перестань притворяться. Только перестань лгать.

Я надеялся, что мое признание в уязвимости заставит Робби почувствовать себя сильным, но обнаженные эмоции на самом деле были ему столь неприятны, что он с силой отдернул руку.

– Папа, прекрати. Мне от тебя ничего не нужно…

– Робби, если ты что-то знаешь о мальчиках, пожалуйста, скажи. – Я снова взял его руку.

– Пап… – вздохнул он. У него появилась новая тактика.

Надежда переполняла меня так, что я даже повелся.

– Да?

Нижняя губа у Робби затряслась, он прикусил ее, чтоб остановиться.

– Да просто… иногда мне бывает так страшно, и я думаю, может… мы играем в эту игру, чтобы… превратить все, что происходит, в шутку… потому что, если по-настоящему задуматься об этом… всем будет слишком жутко… понимаешь, каждый из нас может стать следующим… может, нам просто так легче…

Он пугливо посмотрел на меня, снова взвешивая мою реакцию.

Я внимательно следил за представлением и не мог с уверенностью сказать, кто сидит передо мной – актер или мой сын.

Однако ответить на его откровение можно было только положительно: я должен был ему верить.

– С тобой ничего такого не произойдет.

– Откуда ты знаешь? – спросил он уже на октаву выше.

– Знаю, и все…

– Нет, правда, откуда тебе знать?

– Потому что я не позволю, чтобы с тобой что-то случилось.

– А разве ты не боишься? – спросил он надтреснутым голосом.

Я посмотрел прямо на него.

– Боюсь. Все напуганы. Но если мы все будем держаться вместе – если действительно постараемся помогать друг другу, – нам больше нечего будет бояться.

Робби молчал.

– Я не хочу никуда уезжать, Робби.

Он неровно дышал, уставившись на приборную доску.

– Ты разве не хочешь, чтобы мы жили все вместе? – прошептал я. – Как одна семья?

– Я хочу, чтобы мы жили как одна семья, но…

– Но что?

– Ты всегда вел себя так, будто тебе это не нужно.

Грудь мою захлестнула боль и распространилась по всему телу.

– Прости меня. Прости, что я на все положил. Прости, что не уделял внимания ни тебе, ни твоей маме, ни твоей сестре, и теперь я не знаю, как это все исправить. – Голос мой так наполнился печалью, что я едва мог продолжать. – Я должен очень сильно постараться, но мне нужно, чтобы ты хоть немного пошел мне навстречу… мне необходимо твое доверие…

– Когда ты у нас поселился, все изменилось, – бормотал он, стараясь сдержать дрожь.

– Я знаю, я знаю.

– Мне это не нравилось.

– Знаю.

– И ты пугаешь меня. Ты всегда такой злобный. Это ужасно.

– Этого больше не будет. Я изменюсь, хорошо?

– Как? Зачем? Чего ради?

– Потому что… – И тут я сам понял почему. – Потому что, если я этого не сделаю, все обрушится.

Я подавил всхлип, но глаза мои уже налились слезами, и когда лицо Робби исказилось, я нагнулся и обнял его с такой силой, что сквозь слои школьной формы почувствовал его ребра, а когда я уже хотел разжать объятия, он прильнул ко мне и заплакал. Рыдал он жутко, чуть не задыхаясь. Мы уперлись друг в друга и крепко зажмурились.

Что-то таяло меж нами – барьер начал стираться. Я стал надеяться, что со стороны сына это означает шаг к прощению.

Робби нервно всхлипывал, потом рыдания стихли, и он отвернулся, весь красный, выбившийся из сил. Но слезы полились снова, заставив его согнуться. Он спрятал лицо в ладони и шептал проклятия, а я потянулся, чтоб снова обнять его. Перестав плакать, он убрал руки от лица и посмотрел на меня почти что с нежностью, и я поверил, что он не держит от меня секретов.

Весь мир открылся для меня в одно мгновение.

Я перестал быть нежеланным визитером.

Счастье теперь казалось возможным, потому что у Робби – наконец-то – появился отец и тяжкое бремя пало с его плеч.

Ну конечно, думал я, мы всегда любили друг друга.

Что заставило тебя так думать в этот ноябрьский день?

Это потом спрашивал меня писатель.

Потому что в улыбке, овладевшей лицом моего сына, не было предательства.

Но разве глаза твои не затуманились слезами? Был ли ты уверен в точности своей оценки? Или ты просто безумно хотел в это поверить?

Неужели ты не осознавал: даже если тебе казалось, что ты излечился, до прозрения еще очень далеко?

Это правда: Робби отражался в каждой слезинке, и у каждого лица было свое выражение.

Но когда мы ехали домой, не говоря ни слова, казалось, что это первый раз, когда мы можем спокойно молчать друг с другом. Все остальное не имело значения.