Чемодан чепухи - Петрушевская Людмила Стефановна - Страница 15

Еще когда и лампочки-то были, все в городе сразу засыпали при одном намеке на чтение книжек – а ведь что такое просвещение, это как раз оно и есть! Чтение при свете! Мы знаем просвещение, еще заставят при этом фонаре книжки читать как в пятом классе, таков был глас народа.

К утру весь город спал по кроватям, интерес к девочке угас. Если раньше кое-кто и хотел через нее попрыгать, то теперь ее буквально бросили на произвол судьбы, и она присела на ступеньки мэрии и заснула.

Днем она вскочила, обошла весь погорелый городок, а потом, проголодавшись, протянула руку в булочной, и ей добрые люди подали как дикой иностранке два кусочка черного хлеба, и она с удовольствием пообедала.

К вечеру на площадь вышел заспанный мэр и предупредил девочку, чтобы она далеко не шлялась: вокруг города рыщет голодный дикий троллейбус, который как офонарелый ищет источник питания с тех пор как в городе вырубили электричество, и беспощадно потребляет даже энергию из безобидных карманных фонариков, плейеров, китайских часиков и из игрушек, высасывает у них батарейки!

Поэтому в городе не осталось никаких приборов вообще, сказал мэр и посуровел.

Девочке стало жалко мэра, но, поскольку затем он удалился по своим делам, где-то опять полыхало (даже днем, то есть без надобности), то девочка, никому не нужная, решила уйти домой. Соскучилась по маме и папе.

Хоть это и были ужасно горячие люди, но девочка их любила.

Вообще-то ей понравилось, как к ней отнеслись в городе, не смеются вслед и не целятся камешками точно в лоб, и даже хлеба дали, однако стоять ради всеобщего просвещения еще одну ночь ей бы не хотелось.

И девочка пошла вон из города. И буквально на первом же километре пути раздался звон, и ей преградил дорогу дикий троллейбус, причем усы его висели по сторонам, вид был как у старого казака, потрепанный, шины как расхлябанные калоши, фары не горели.

Поводя усами, троллейбус сделал дверьми раз-два, то есть хлопнул, и девочка друг почувствовала себя намного легче чем раньше. Что-то изменилось, стало весело и спокойно.

Девочка схватилась за голову, ощупала свой лоб, где у нее громоздилась лампочка, и не нашла там ничего! Это теперь был совершенно чистый и спокойный лоб второклассницы, как и полагается. Девочка не стала размышлять на темы добра и зла, насчет того, что сделать кому-то добро, даже отдать ненужное, бывает и полезно, и приятно.

Нет, она ни о чем таком даже и не подумала, только воскликнула:

– Ура! – и поскакала домой, не разбирая дороги, ее вело как раз зарево электрического света над ее родным городом, пришлось только попотеть, спускаясь в глубокий овраг в полной темноте и забираясь по стене на чердак того пустого дома – иного пути не было. Сорвалась разочка два, упала. Ну что ж, обратная дорога в жизнь бывает трудновата.

И затем довольно скоро девочка добежала до своей квартиры, где ее приняли со слезами, любовью, криками и готовыми оплеухами.

– Но только не бить и не орать! – заорала девочка. – Я постараюсь вас спасти.

На следующий день, пройдя с сомневающимися родственниками через чердак уже известного дома и хором прыгнув вместе с ними (бабушка поверила первая и шарахнулась вниз раньше внучки), девочка привела к месту встречи с диким троллейбусом всю свою несчастную семью, дорожка была уже знакомая. Немного испугавшись при виде этого троллейбуса (он повел усами и неоднократно хлопнул дверками), семья – раз-два – и потеряла все свои излишки электроэнергии, то есть те отличия от остального человечества, которые горели и мешали жить как все. Голодный дикий троллейбус забрал у них всю эту энергию! И со свистом поехал дальше.

То есть мама с папой избавились от фонарей под глазом, да и у бабушки с дедушкой уши перестали пылать.

И они, дружные и веселые, вернулись домой через овраг, чердак и страшный дом, ничего уже не боясь, опасаясь только одного – снова поссориться, закричать и получить из-за этого по фонарю.

Человек

Жил-был один человек, и все над ним смеялись.

Идет он по улице, а на него показывают пальцами и хохочут.

Войдет в магазин – продавщицы от смеха путают гири, а кассиры слабеют, надрывая животики, и забывают давать сдачу.

И грузчики перестают носить товары, а с хохотом отдают их с черного хода своим родственникам.

Войдет человек в столовую – у поваров начинается веселье, пригорает каша, и в компот забывают класть сахар, а в котлеты мясо!

Не говоря о том, что кухню тут же закрывают на обед и смеются в свое удовольствие за закрытыми дверями.

Короче, наш человек все время оставался голодным.

Тогда он решил, что переоденется, и в новом виде его никто не узнает.

Сказано – сделано: он тут же снял с правой ноги ведро, а с левой консервную банку из-под селедки атлантической.

Затем он стащил с головы калошу, потом вынул изо рта шарф (которым был обмотан у него больной зуб), после чего из одной ноздри достал ключ от входной двери, а из другой запасную зубную щетку, с правой руки этот человек стащил велосипедное колесо, а с левой – валенок, из валенка достал чулок, из чулка шляпу, из шляпы спичечный коробок, из коробка выгреб все деньги, которые он там хранил, и тут же, не откладывая дела в долгий ящик, этот человек надел свой лучший костюм, пошел в магазин, купил себе картошки и наконец пообедал как человек, только картошку не догадался сварить.

Старая дружба

На одной полке стояли радио и глобус.

Глобус молчал, а радио говорило не умолкая, и рассказывало про погоду, про уличное движение, про политику, и как солить грибы и сохранять рябину, и пело, шептало, выло и грохотало – и страшно надоело глобусу.

Глобус говорил:

– Как же ты мне надоела, болтливая коробка, старая трещотка, у меня гудит голова от тебя, пустая башка без мозгов, дудка, в которую все дудят кому не лень, а своего мнения нет и ума ни на грош!

И он крутил головой от возмущения.

А как раз напротив полки, на комоде, стояли часы и молча тикали, изображая на своем круглом лице усиленный труд.

Иногда часы возражали глобусу, что ведь радио на работе, понял или нет? Оно пропадает буквально на службе, некогда слово лишнее произнести, мы с ним – тут часы делали оп-ля! и переходили на следующую цифру – мы с ним все время в труде, в напряжении, не то что некоторые (часы имели в виду глобус, разумеется). Глобус возражал:

– Мне и не надо напрягаться и трудиться, меня просто надо уметь читать, поняли вы?

– Ну что там написано мелкими буквами, – тикали часы, – кто это будет копаться! Вот мы, я и радио, мы сразу понятны всем! Трик-тряк, трик-тряк.

Глобус иногда даже пытался спорить с радио.

Радио скажет: такое-то время столько-то минут.

А глобус:

– Сами не слепые, будильник вон он.

Радио объявляет:

– Час музыки!

А глобус:

– Ой, бедные мои ушки!

Причем радио никогда не спорило с глобусом и не возражало ему: было некогда.

И глобус возмущался: подумаешь, какие мы гордые!

А вот часы возражали:

– Глобус, ты круглый дурак, у радио нет ни секунды тебе отвечать! Если бы мы разговаривали со всеми нашими клиентами, работать было бы некогда!

– А оно как неживое, это радио, – кипятился глобус, крутя башкой, – пустое место, даже сказать ничего не может, механизм!

– Ну и что, ну и механизм, да, мы такие, – спорили часы, – это ты пустое место, а мы полные!

Кончилось дело на том, что глобус, рассерженный сверх меры, так стал крутить своей круглой башкой, что раскачался, стукнул радиоприемник, потерял равновесие, и они вместе, как два брата, свалились с полки.

И глобус раскололся ровно напополам, на восточное и западное полушария, и Америка укатилась под диван, а Азия с Африкой и Европой остались посреди комнаты на подставке с торчащим гвоздем…