Кувырок через голову - Журавлева Зоя Евгеньевна - Страница 20

Фингал и то давно уж запомнил. Возле этих ворот всегда остановится и нюхает каменную тумбу. Особенно тщательно! У этих ворот дворник тогда сидел, папа рассказывал. Смотрел, кто идет во двор. Запирал на ночь свои ворота. Нужно было звонить, как в квартиру, если поздно, например, вернулся. Этому дворнику делать, наверно, нечего было, раз он занимался такими пустяками. Ася не представляет, чтобы их дворничиха, которая всегда кричит на Фингала, зачем он шляется, запирала ворота на ночь. Она тогда бы никому не открыла. Чтобы не шлялись! Это счастье, что ворот давно нет. Ходишь в арку, когда захочешь, и никто не смотрит.

— А в эту булочную я бегал за хлебом, — сообщил папа радостно.

Вспомнил! Никакой давным-давно нету булочной. Асе иногда кажется, что и никогда не было. Один папа видит.

— Где? — не понял Богданов.

— Тут булочная была, — показал папа, — где «Химчистка». Калачи такие еще пекли, теплые, с маком.

— Всегда «Химчистка» была, — хмуро сказал Богданов.

Ему, значит, тоже кажется.

— А на этом углу у меня два рубля отняли, — счастливо вспомнил папа. — Так жалко было, смех!

— Как — отняли? — удивился Богданов.

— Очень просто, — с удовольствием объяснил папа. — Бегу вечером в булочную, а они — вдруг из темной подворотни. Большие мальчишки! Самый верзила говорит: «Раскошеливайся!» И два рубля забрал. Как, думаю, домой возвращаться? Целых два рубля. По-теперешнему-то — двадцать копеек. Из дому хотел сбежать…

— Вас мама била? — заинтересовался Богданов.

Папа как-то быстро взглянул на него.

— Нет. А что?

— Ничего, — Богданов снова нахмурился. — Просто спросил. А вы с ними дрались?

— С кем? — папа уже забыл. Такой рассеянный, вроде мамы.

— Ну, с этими… которые отобрали…

— Не помню, — задумался папа. — Нет, вроде не дрался. Маленький еще был. Испугался.

— А я бы дрался, — твердо сказал Богданов.

Ася знала, что он говорит чистую правду, правду и ничего, кроме правды. Это она где-то читала. Когда Калюжный из третьего «Б» нарочно Асю толкнул в буфете и все деньги раскатились по полу, Богданов ему так дал! Калюжный потом на коленках ползал, пока все обратно собрал. До копейки! Теперь он Асю за километр обходит в коридоре, будет помнить.

— Знаешь, сейчас я бы тоже дрался, — вдруг додумался папа. Но сразу отвлекся, потому что они уже поравнялись с довольно-таки мрачным домом, похожим на корабль. Этот дом папа чтит особо. Сразу торжественно сообщил. — А вот в этом самом доме жила моя первая любовь!

Фингал круто свернул и ткнулся носом в подъезд. Но не смог открыть. Папа на него цыкнул. Это не Фингалова ума дело!

А Богданов предусмотрительно промолчал. Может, папа его огорошил своей откровенностью? Богданов, наверное, не знал, как себя держать, когда зашел такой разговор. Удобно спрашивать или нет? Но скорее всего, он просто не верил папе — как с булочной.

Ася-то знала, что папа говорит чистую правду, ничего, кроме правды. Именно в этом подъезде, пятое окно с краю, она жила, папина первая любовь. Она была легкая, как одуванчик, и скакала через скакалку, не касаясь земли. Никогда, что ли, не касаясь? Папа не уточнял. Косы у нее были до пояса, даже ниже. Если ее вызывали к доске, она их накручивала на палец. Сразу две — на один палец? Такие громадные косы? Это какой же палец надо иметь? Папа не уточнял. Он даже взглянуть на нее боялся! Чтобы случайно не сдуть? Она же — легкая как одуванчик.

Это было в четвертом папином классе…

Довольно уже давно, но папа не может забыть. Разве первая любовь забывается? Если он хоть слово забудет, Ася с мамой сразу ему подскажут. Это же папина первая любовь! Тут каждое слово важно, чтоб все слова на месте. Он прошлый раз им не так рассказывал! Надо вот так!

Папа даже обижался.

А весной вышел с Фингалом пройтись и вдруг сразу вернулся. На всю квартиру кричит: «Таня! Ася! Смотрите, кого я привел!» Мама с Асей скорей прибежали. Их папа так и сияет. Держит за руку женщину. Незнакомую. Толстую. В резиновых сапожках. И с хозяйственной сумкой на молнии, из которой торчит бледный зеленый лук и еще что-то. Женщина хочет отнять свою руку у папы. А папа не отдает! «Таня, Ася, знакомьтесь! Это Лиля! Я Лилю встретил! Она, оказывается, на Моховой живет!»

Так счастлив, что эта толстая женщина рядом живет, — просто странно.

Мама, конечно, улыбается, что она рада. Ася молчит, надулась. Вдруг папа заметил: «Ой, я же не объяснил. Это же Лиля, моя первая любовь!» Ася чуть не упала, честное слово. Такая толстая? С луком в хозяйственной сумке? У нее даже вырвалось, ненарочно, честное слово: «Легкая, как одуванчик!» Папа смутился. Мама дернула Асю за брюки. А женщина почему-то обрадовалась: «Он так говорил, да? Юрик, спасибо!» И сама схватила папу за руку.

«Говорил! Говорил!» — закричали хором Ася и мама. Такой гвалт поднялся. Дездемона свистит. Фингал скачет. Лариса висит на скатерти. Уж Константин сам вылез из раковины и даже не прячется. Любопытство победило в нем природную скромность. Прямо в ноги лезет! «Я мечтала с вами познакомиться», — кричит мама. «И косы до пояса, да?» — кричит Ася. «Ой, Юрик, — папина первая любовь тоже уже кричит, — ты помнишь? Спасибо!» — «Он все помнит», — кричат Ася с мамой. «Я уже давно не такая», — кричит папина первая любовь. Она вдруг помолодела у них на кухне. Уже нравится Асе. Веселая. Совсем Константина не боится. «Ты для меня навсегда такая!» — это папа кричит. «А больше — ни для кого!» — ужасно расстраивается папина первая любовь. А сама все молодеет. «А для меня — навсегда», — клянется папа. «И для меня! И для меня!» — Ася вдруг слышит, что это она кричит. «Для нас, для всех», — подтверждает мама. «Спасибо!» — кричит папина первая любовь.

Едва они все успокоились. Это понятно. Как мама потом объясняла, не каждый день к человеку приходит в гости его первая любовь,

А когда она уходила, чуть не унесла Туську. Как-то не обратили внимания, что Марии-Антуанетты давно не видно. А она, пока все кричали, тихонько залезла в сумку под лук. И там затаилась. Папина первая любовь подняла свою сумку: «Какая тяжелая! Вроде — была легче». Папа сразу понял. «Лилечка, открой». Она смеется: «Что? У вас сумочки проверяют?» Папа сам открыл и выволок Марию-Антуанетту за шкирку. Туська ни за что бы не вылезла, обожает чужие вещи…

— Помнишь, как Мария-Антуанетта к ней в сумку залезла? — засмеялась Ася.

— А как же? Сразу почувствовала, что это моя первая любовь.

— Туся, что ли, тогда уже была? — удивился Богданов.

Ася фыркнула.

— Туся? — не сразу сообразил папа. — Была, куда она делась. Это ж недавно было. Собственно, первая любовь была, конечно, давно. А это уже не та первая любовь…

Запутался. И Богданова запутал совсем. Бедный Богданов! Папа запутает хоть кого: где он, где его первая любовь, через какой проходной двор он бегал к своему лучшему другу и где их школа была.

Что поделаешь, папа в этом районе вырос! Еще Богданову повезло, что папа ему пока не рассказывал, почему так улицы называются, как назывались раньше, кто чего построил, с фамилиями, именами и отчеством, и что раньше в каждом подъезде было. Папа на историческом факультете два года учился, пока ушел. Вот тогда бы Богданов узнал!

Их дом, к примеру, сто восемьдесят семь лет на этом месте стоит. Интересно, Богданов знает?

— Сто восемьдесят четыре, — уточнил папа.

Вечно он уточняет!

— Капитальный ремонт уже был, — солидно вспомнил Богданов.

Папа сообразил вдруг, что ремонт был до их появления на свет, богдановского и Аси, значит, для них этот капитальный ремонт — тоже уже история. А что же тогда сто восемьдесят четыре года? Звенящая бездна! Куда он, папа, швыряет камушки…

— Тебе большие цифры что-нибудь говорят? — спросил Асю.

— Говорят, — сразу отозвалась. — Особенно — восемьдесят восемь!

— И что же? — спросил папа с надеждой, хотя насчет этой цифры у него в памяти ничего вроде не всплывало.

— Кувырок через голову, — объяснила Ася.