Хакер - Житков Андрей - Страница 25

Лобстер кивнул в ответ и испуганно оглянулся. В витрине закрытой на ремонт чебуречной была оплавленная дырка с разошедшейся в разные стороны паутиной трещин.

— Пошли!

Они привстали и, низко согнувшись, под прикрытием машин побежали к ближайшему двору. Может, со стороны это и выглядело смешно — два здоровых мужика несутся по улице на полусогнутых, но им сейчас было вовсе не до смеха.

— Сюда! — Дядя Паша увлёк Лобстера во двор. Они бегом пересекли детскую площадку, ломанулись напрямик через кусты в соседний двор.

Наконец дядя Паша перешёл с бега на шаг, отдышался.

— Это что… это меня хотели?.. — От страха голос Лобстера срывался и дрожал.

— Почём я знаю? — пробурчал дядя Паша, оглядываясь по сторонам. — Может, и меня! Решили, что слишком много знаю и… Вот ведь сучий потрох, дилетант грёбаный! Блеснул мне в глаз прицелом. Что значит — инстинкт! Ещё бы секунда — и… «кирдык»! — Он нервно рассмеялся. — Сейчас огородами — домой! — Сосед опять прибавил шагу, и Лобстер припустил за ним, испытывая противную дрожь во всём теле. Он был не в силах её унять.

Около дома дядя Паша всё-таки купил в киоске три бутылки пива. Одну высосал, пока шли через двор к подъезду, ещё одну отдал Лобстеру, третью взял за горлышко, как гранату.

— Значит так, Олег. Я иду первым, если что — беги, ори, зови на помощь! Бежать нужно зигзагами, как заяц! А потом на досуге нам вместе подумать надо, кого ты обидеть мог, кого я. Ну, если только по мою душу, я их всех, лидеров, сделаю! Кровавой слюной харкать будут! — сказал дядя Паша и решительно взялся за ручку подъездной двери…

Лобстер, постоянно оглядываясь, открыл замок, заскочил в квартиру, хлопнул дверью, припал к мутному глазку. Лестничная площадка в глазке изменила очертания, двери и стены выгнулись, искривились, словно резиновый пузырь, наполненный водой. Они больше не таили в себе опасности. Лобстер бросился к телефону.

— Никотиныч, в меня стреляли! Мы уезжаем! Немедленно, сейчас же!

В квартире было тихо. Дневной свет струился через полузадёрнутые шторы, которые из-за гуляющих по квартире сквозняков с лёгким шуршанием скользили по полу, то плотно прижимаясь к батареям, то вздуваясь, словно наполненные ветром паруса; яркие солнечные пятна бегали по паласу, креслам, по разноцветным щитам и копьям, украшавшим большой африканский ковёр на стене.

В коридоре стоял полумрак. Только небольшой квадрат гладкого паркета перед дверью ванной был освещён тусклым электрическим светом. Из туалета доносилось журчание воды. Дверь в ванную комнату была нараспашку. Изящный шпингалет висел на одном шурупе, остальные были выдраны «с мясом». Из большой импортной ванны с гидромассажем торчало огромное копьё с рукоятью, украшенной замысловатой резьбой, оно слегка приподнималось и опускалось, покачиваясь, словно было воткнуто в спину вздыхающего кита. На самом деле оно торчало из груди человека, который был подтоплен тяжестью копья и словно парил в воде около дна ванны, раскинув руки. Струйки воды, вырывающиеся из массажных отверстий в боках ванны, покачивали тело. Вода была окрашена в бурый цвет, будто в ней долго варили свёклу. Глаза человека были открыты, они давно остекленели, подёрнулись белесой плёнкой и сквозь толщу воды безжизненно смотрели в потолок. На его седой голове красовался панковский «ирокез», чем-то похожий на коровий рог, он неторопливо и плавно покачивался в воде, словно рыбий хвост. Гоша лежал в ванне второй день.

ALT

Небольшой посёлок, раскинувшийся на холмах вдоль небольшой речушки, был погружен в осенний утренний туман. Кое-где в окнах уже горел свет, из печных труб поднимался к небу жидкий дым. Те дома, которые были ближе к реке, в низине, полностью утонули в пелене тумана. Казалось, что дым поднимается прямо из земли, словно по берегам лениво курятся десятки маленьких вулканов.

Третьи петухи своё откричали, и было тихо. Разве что изредка скрипнет колодезный ворот, спросонья тявкнет собака или негромко хлопнет калитка. Но вот из-за холма послышалось тарахтение. Неуклюжий «пазик» перевалил через вершину, высветил фарами кусок дороги и медленно покатил вниз, к посёлку.

Он остановился на небольшой поселковой площади. По периметру площади стояли слегка скособочившиеся деревянные магазинчики, посредине — невзрачный серый памятник погибшим в боях с фашизмом. Двери автобуса с лязгом отворились, и из автобуса вышли двое — Лобстер и Никотиныч. У Никотиныча на плече болталась большая дорожная сумка, у Лобстера — его любимый рюкзак. В руке Лобстер держал небольшой пластиковый короб. Из короба доносилось жалобное мяуканье. Автобус фыркнул, обдал их сизым дымом и укатил в начавший рассеиваться под розовыми лучами зари туман.

— Да заткнись ты, Триллер! — раздражённо сказал Лобстер.

— Вот она, альма матер, мать твою! — вздохнул Никотиныч, оглядывая площадь. — Ничего за двадцать лет не изменилось. — Помолчал немного, сплюнул. — И дерьмом всё так же пахнет.

— А телефонная линия здесь есть? — поинтересовался Лобстер — его потряхивало от утреннего холода и недосыпа.

— Ну а как же! Должна быть, — неуверенно сказал Никотиныч.

— Смотри! А то сегодня же отсюда свалим! Веди, Сусанин.

— Покажу тебе сейчас местный парадиз, — подмигнул приятелю Никотиныч и повёл Лобстера вниз, к реке.

Туман уже почти рассеялся. Река неторопливо несла свои воды. Противоположный берег зарос тростником и камышами, а тот, на который они вышли, был чист — только кое-где из воды торчали верхушки водяных растений. Узкие деревянные мостки уходили в реку на одну треть её ширины. Речной поток неторопливо огибали покрывшиеся тиной деревянные столбы.

— Ну что, будешь? — спросил Никотиныч, кивнув на реку.

— Купаться? Ты что, глюкнулся? — возмутился Лобстер. — Холодина какая — пар изо рта идёт!

— Как хочешь, — пожал плечами Никотиныч и стал расстёгивать брюки. — Подержи, чтоб не отсырело.

Лобстер принял его одежду, перекинул через руку. Никотиныч, оставшись в длинных трусах, заухал как филин, стал звонко хлопать себя по животу и ляжкам, приседать и размахивать руками, потом сорвался с места, понёсся к мосткам. Деревянные отсыревшие доски громко запели под его ногами. Он нырнул, разорвав тишину речной глади громким всплеском.

Лобстер присел на корточки и стал рассеянно наблюдать за рекой — хотелось спать. Никотиныч вынырнул, отфыркиваясь, поплыл к противоположному берегу.

Лобстер вдруг представил себе, что будет здесь через каких-нибудь полтора-два месяца, когда мороз накрепко скуёт реку, оденет её в ледяной панцирь. Сначала и без того неторопливое течение замедлится, вода станет тягучей, масляной, как глицерин, но ещё будет сопротивляться холоду, упрямо пробивая себе дорогу в неглубоком русле, но потом сдастся, встанет и начнёт снизу нежно облизывать пока ещё тонкий лёд, потихоньку наращивая его. Изо льда около берега будут торчать верхушки водяных растений, которые побуреют, промёрзнут и станут хрупкими, как ёлочные игрушки. А поселковые протопчут через реку десятки узких тропинок и будут шастать через реку взад-вперёд — в магазины, в гости, в школу.

Удирали они из Москвы поспешно, как зайцы. Через пять минут после звонка Никотинычу Лобстер уже выскочил из дома. На улице огляделся по сторонам и бросился к автобусной остановке — машину ловить не решился. В каждом человеке, будь то мужчина, женщина или десятилетний лохматый шкет, видел он теперь потенциального убийцу. Оборачивался на каждый шорох, следил за руками людей. Когда кто-нибудь из окружающих лез в карман или за пазуху, Лобстер замирал, готовясь броситься за угол, в кусты: он был почти уверен, что человек сейчас вынет пистолет с глушителем. Нервы были натянуты как струны.

С Никотинычем они договорились встретиться на Ярославском вокзале, под табло. Лобстер сунул в рюкзак свой ноутбук, провода, разъёмы, покидал компакт-диски с программами, родного Йорика. До того спешил, что забыл взять коробку с обыкновенными дискетами. Потом выяснилось, что Никотиныч тоже не взял дискет. Истеричный звонок Лобстера полностью выбил его из колеи. Уже в поезде он пытался было начать разговор о предполагаемых врагах, которые могли бы мстить, предлагал сделать звонок в Управление по борьбе с оргпреступностью, анонимно навести на след, но Лобстер заявил, что даже думать об этом не хочет. Ему нужно время, чтобы хоть немного успокоиться и всё взвесить. Ночью, когда в Угличе ждали автобус, он вдруг подумал, что дядя Паша мог быть прав, покушались на него, а не на Лобстера, за какие-нибудь его «славные» чеченские дела. Мстили? Эта мысль хоть немного привела его в чувство — до этого момента он не мог ни спать, ни есть.