Потерянный дом, или Разговоры с милордом - Житинский Александр Николаевич - Страница 42

И все же время от времени острая тоска по потерянным идеалам снедала Демилле. Личных целей он не ставил себе уже давно, не считая достижения мелких удовольствий, общественная же цель все больше представлялась недостижимой в принципе, из-за подлого устройства человеческой природы.

Так он и жил последние годы – без целей и идеалов – маленький архитектор Демилле, пока не попал в грозный и таинственный переплет мировой стихии.

Глава 14

ТЕОРЕТИКИ

Первым временным пристанищем Демилле после потери родного дома стал детский сад, куда ходил Егорка. Судьба точно хотела заставить Евгения Викторовича начать сначала: с детства, с младенческой чистоты и ясности. Но ясности и чистоты не дала.

Как мы помним, Евгений Викторович попал сюда в состоянии, близком к помешательству. В отличие от нас с вами, милорд, он и не подозревал, что случилось в ночь с пятницы на субботу, а увидел лишь неприглядный результат. В голову втемяшилось слово «эвакуация», смутно рисовался экстренный снос дома, производимый неимоверным количеством солдат. Это все фантазии Каретникова!.. Как архитектор, Демилле понимал, что снести девятиэтажное здание за те восемнадцать часов, в течение которых он отсутствовал, будучи сначала на службе, а затем на рандеву с девицей, – невозможно. Если и возможно, то куда делись остатки?.. И следов вокруг никаких, свидетельствовавших о скоплении людей и механизмов.

Пребывание в детском саду пролило свет на проблему и снабдило Евгения Викторовича существенно новой информацией.

Но для этого ему пришлось познакомиться еще с одним ночным сторожем. Им был уже упоминавшийся Костя Неволяев, аспирант кафедры астрофизики.

Костя был человеком добрым, но со странностями. Собственно, я не уверен, можно ли назвать странностями то, что он до тридцати лет не только не был женат, но и... как бы это сказать? – не знал женщин. Ему это было как-то не нужно, несмотря на известное внимание женщин к его бороде и ученым занятиям.

Неволяев и в сторожа сбежал отчасти благодаря женщинам. Жил он в аспирантском общежитии Академии наук неподалеку от улицы Кооперации, в комнате на троих, причем два его товарища (один из Ташкента, а другой – из Баку) отнюдь не разделяли целомудрия Константина, и в небольшой комнатке довольно-таки часто появлялись прелестные девушки из Гостиного двора или аэрофлотских касс, молодые бухгалтерши и студентки, которые засиживались допоздна, а иной раз и оставались на ночь, несмотря на бдительность комендантши тети Вари, а вернее сказать, благодаря ее мягкости и любви к урюку, поставляемому регулярно из Баку либо же Ташкента.

Потому Костя и подался в ночные сторожа, однако это не единственная причина. Существенную роль играл и приработок к стипендии, и возможность в полном одиночестве заняться теоретическими выкладками в непогоду, а в ясные ночи вести наблюдения в собственный телескоп с крыши подведомственного детсада.

Демилле, не задумываясь, выложил Косте свои беды, ибо был человеком открытым, обычно не таящим ничего о себе, и тут же узнал наконец страшную правду: дом его прошлой ночью улетел!

– Послушайте, как это – улетел?! Вы шутите! – в сильном волнении воскликнул Евгений Викторович.

– Да зачем же мне шутить, – ответил Костя, опуская маленький никелированный кипятильник в стакан с водой и намереваясь приготовить чай. – Я сам видел, честное слово.

– И что же вы сделали?

– Понаблюдал звезды, а потом пошел спать, – сказал Костя.

Он внимательно следил за кипятильником, на спирали которого стали образовываться, крошечные серебряные пузырьки.

Демилле вскочил с дивана и прошелся по небольшому кабинету директора, служившему ночным обиталищем Кости.

– Но... неужели это вас не заинтересовало? Хотя бы как ученого?

– Заинтересовало, конечно, – протянул Костя. – Евгений Викторович, если бы вы знали, сколько загадочного в природе! Я не могу распыляться. Мой объект исследования – черные дыры. Это почище летающих домов, ей-Богу!

– Но там же были люди! Люди! – вскричал Демилле.

– А что им сделается? Никаких разрушений я не заметил, – оправдывался Костя. – Они уже где-то приземлились, не волнуйтесь.

– Откуда вы знаете?

– Приходила одна мамаша. Забрала вещички сына и оставила заявление.

– Какое заявление? – похолодев, проговорил Демилле, ибо предчувствие, сходное с тем, что осенило его на мосту прошлой ночью, снова кольнуло в сердце.

– Да там оно, в шкафчике, – махнул рукой Костя.

Демилле, сорвавшись, бросился в раздевалку; он натыкался на какие-то стульчики, игрушки – темнота была кромешная – ощупью искал выключатель... внезапно вспыхнул свет. Это Костя, последовавший за ним, включил освещение.

Евгений Викторович кинул взгляд на ровный ряд шкафчиков и шагнул к тому, на котором белела бумажка с именем и фамилией его сына.

– А как вы догада... – начал Костя, но Демилле уже выхватил из шкафчика листок заявления и впился в него глазами. По тому, как побледнел Демилле, Костя понял, что произошло что-то важное.

– Это мой сын... – прошептал Евгений Викторович, снова и снова вглядываясь в стандартные фразы заявления: «в связи с тем, что...» и «прошу отчислить».

Причина была указана такая: перемена местожительства.

– А Егорка? Мальчик был с нею? – вдруг спросил Демилле, волнуясь.

– Не знаю. Мальчика не видел, – замялся Неволяев. – Да вы не волнуйтесь, он, должно быть, во дворе оставался.

Демилле положил листочек на место и медленно побрел обратно. Костя шел за ним, гасил свет в комнатах. За Евгением Викторовичем возникало черное пространство, темнота будто преследовала его. Но он ничего не замечал.

Он понимал одно: Ирина и Егорка живы и здоровы, но по-прежнему недостижимы для него. Это заявление, так же как отказ милиции сообщить о судьбе пропавшего дома, ставило его в безвыходное положение. По существу, у него не осталось логических возможностей узнать новый адрес семьи: власти не сообщили, сына из садика забрали, место работы жены неизвестно.

Рассчитывать на то, что Ирина сообщит свой новый адрес Анастасии Федоровне и Любаше, вряд ли приходилось, поскольку Ирина с семьей Демилле находилась в отношениях корректных, но не больше... Евгений Викторович наконец-то добрался до мысли, которую не допускал до себя: если бы Ирина желала его возвращения, она уже нашла бы способ дать о себе знать. Судя по всему, дом приземлился той же ночью неподалеку, то есть в городе, а значит, она могла позвонить утром Любаше... Но не позвонила... «Гордая!» – с внезапной злостью подумал Демилле.

Правда, кроме этой возможности, другой у Ирины не было. Оставалось надеяться, что она позвонит в понедельник на службу, объявится.

На всякий случай воскресным утром Евгений Викторович обзвонил друзей – благо, телефон в детском саду имелся! – тех, с которыми дружили домами (кроме них, были у Демилле и друзья для себя), но никаких полезных сведений не получил. О пропаже дома пока молчал по многим причинам: слишком невероятно, не поверят; не хотелось выглядеть брошенным на произвол судьбы; мысль о жалости и участии казалась оскорбительной. В ответ на некоторое недоумение друзей по поводу беспричинного воскресного звонка (друзья знали, что телефона у Демилле нет, значит, какая-то нужда заставляет звонить из автомата) – он говорил, что ему срочно понадобился фетовский перевод «Фауста», надо сопоставить с переводом Пастернака, не можете ли помочь?

Друзья, привыкшие к неожиданным желаниям Евгения Викторовича, тем не менее ничем помочь не могли. Фетовский перевод «Фауста» ныне библиографическая редкость, милорд...

Знаете, мистер Стерн, я сейчас подумал о переводах. Вот ежели такой роман, как наш, перевести с русского на английский, потом с английского на китайский, с китайского на венгерский, с венгерского на фарси, с фарси на латынь, с латыни на монгольский, с монгольского на украинский, с украинского на швейцарский, с швейцарского на русский – и сравнить то, что получилось, с оригиналом... Как вы думаете, какой вариант будет лучше – первый или последний? Мне кажется все же – последний, ибо переводчик никогда не может удержаться от того, чтобы не внести в переводимое сочинение несколько собственных красот, а, учитывая интернациональную компанию переводчиков, красоты тоже будут со всего земного шара... хотел бы я на это посмотреть!.. роман приобрел бы английскую строгость, китайскую хитрость, венгерскую удаль, таджикскую мудрость, латинскую звучность, монгольскую зоркость, украинскую мягкость, швейцарскую сырность...