Лестница - Житинский Александр Николаевич - Страница 14

Глава 8

Разговор за чаем

Бывает иногда так: вдруг в момент самый заурядный скользнет взгляд твой сверху, как бы с неба, останавливая мгновенье, в котором различишь и себя среди других людей, такого же беспомощного и маленького, как они, и удивишься на секунду собственной своей нелепости, а также странности и неповторимости ситуации. В такой миг внезапно чувствуешь неостановимый поток жизни, который вот сейчас переборет твое усилие воли, и понесет дальше, и погонит, и не даст оглянуться или различить что-нибудь дальше пяти шагов. Тогда спросишь себя: где я? что со мною? — и засмеешься горько: да неужто здесь я? Но это продолжается так недолго, что никакие ответы не приходят, — да и к чему они?

Пирошникову вообще было свойственно такое отъединение от себя. Вот и сейчас в коридоре, следуя в кухню за дядюшкой и наблюдая его затылок, — за дядюшкой, который нес в одной руке начатую бутылку, а в другой — и весьма бережно — скумбрию натуральную в собственном соку, — наш молодой человек посмотрел, изумился своему в ней участию. Люди, о которых вчера еще не имел он ни малейшего представления, теперь, за один день, стали единственными людьми, с которыми мог он говорить; произошло мгновенное замещение всего мира одной комнатой, одной квартирой и одной лестницей; и вот, вместо того чтобы волком выть и бросаться на стены, он несет преспокойненько сыр на блюдечке, а сзади следует незнакомая, но уже почти родная Наташа, напевая дешевую эстрадную песенку. Удивительно!

В кухне на своем сундуке сидела старушка Анна Кондратьевна, сидела и что-то вязала. Наденька спросила ее, не помешают ли они, на что бабка Нюра ответила: «Господь с тобой! Кушайте на здоровье!» — и снова углубилась в вязанье. Компания расположилась за Наденькиным кухонным столиком, и ужин продолжился, а по мере опустошения бутылки завязался и разговор, который, совершенно естественно, пришел к проблеме Пирошникова, причем инициатором стал дядя Миша.

Что-то не давало ему успокоиться и принять вещи такими, какие они есть. Еще не уяснив себе окончательно, является ли наша лестница плодом больного воображения Пирошникова или существует как материальный объект, дядюшка решил и в том и в другом случае организовать комитет по спасению Пирошникова, отведя себе место председателя. Поэтому без обиняков, на какие дядя Миша решительно не был способен, выпив третью стопку, он приступил к делу.

— Так что же будем делать, Надюшка? — спросил он племянницу громко и твердо, желая, очевидно, гласности.

— В каком смысле, дядя Миша? — ответила Наденька, выигрывая время, ибо прекрасно поняла смысл дядюшкиного вопроса. Пирошников и Наташа выжидающе посмотрели на дядю, каждый со своим выражением: Пирошников, как обычно, иронически, а Наташа с серьезностью.

— А вот в его смысле, — сказал председатель, кивнув на Владимира.

— Мне кажется, дядя Миша прав, — вступила в разговор Наташа. — Нужно что-то делать. Ах, если бы вы видели себя вчера, простите, что я упоминаю об этом, — обратилась она к Пирошникову. — Но все здесь свои люди, поймите, что вы им небезразличны, тем более при таких обстоятельствах… Может быть, для начала вызвать врача?

— Во! — утвердил дядя Миша, а Наденька грустно улыбнулась и сказала, что можно, конечно, вызвать и врача, но стоит ли?

— Я тебе, Надюша, удивляюсь, — сказал дядя. — Он тебе кто? Брат, сват? Чего ему здесь делать? Если мер не принять, он здесь черт знает насколько застрянет. А тебе хоть бы хны.

— Ну он же не виноват, — вступилась за Пирошникова Наташа.

— А кто виноват? Я виноват, да? Или кто? — наседал дядюшка.

— Подождите, — сказала Наденька. — Можно, конечно, вызвать и врача, и милицию даже. Но зачем?

— Вот тебе и раз! — воскликнул дядя Миша, а Наташа умиротворяюще на него посмотрела и заметила, что не надо горячиться.

— Может, вы что-нибудь скажете, Володя? — спросила она.

Пирошников, до сей поры сидевший молча и ожидавший решения своей судьбы, встрепенулся, но сообразил, что никаких мер придумать не может, а потому решил повернуть вопрос другим боком.

— По-моему, нужно сначала разобраться, почему так случилось, — рассудительно проговорил он. — И уж конечно, это я должен сделать сам. Пока я не знаю…

Наденька едва заметно кивнула головой, больше даже своим мыслям, чем словам Пирошникова, но дядюшка снова не согласился.

— Этак без конца можно антимонии разводить. Вот что, племяшка, ты как хочешь, а я этого дела так оставить не могу. Нужно его выпроваживать.

— Дядя Миша, зачем же так?

— Да ты пойми, что нужно бороться! Человек бороться рожден, — заявил дядюшка, формулируя свое кредо.

— Смотря как, — сказал Владимир. — Биться лбом в стену — это не лучший способ борьбы.

— Умен! Умен! — закричал дядюшка. — А я вот, дурак, всю жизнь головой в стену, головой в стену! И ничего, получается!

Пирошников улыбнулся, что еще больше задело дядю Мишу.

— Я ж тебе добра хочу, умная ты голова, — продолжал он. — Ну, заплутал, бывает, так надо же выбираться…

— По-моему, надо почаще выходить с разными людьми. Должно же когда-нибудь повезти, — рассудительно сказала Наташа, взглянув в глаза Пирошникову. На мгновенье между ними как бы искорка проскочила — так часто бывает, когда, сам того не желая, заглянешь глубоко в глаза и тут же смутишься, будто переступил запретную черту. У Пирошникова даже дыхание перехватило. Он поспешно отвернулся, а Наденька неожиданно рассердилась:

— Господи, болтаем ерунду! Оставьте человека в покое. Кому еще чаю?

— А налей-ка мне, Наденька, — присоединилась к компании старуха. Она подошла к столу с большой синей чашкой и протянула ее Наденьке. — Вы уж простите, ради Бога, чайку захотелось.

— Пожалуйста, пожалуйста, — радушно пригласил дядюшка. — Вы присаживайтесь с нами.

— Нет, я уж у себя…

И бабка Нюра, получив чаю, снова укрылась в своем углу. Ее появление сбило разговор, и весьма кстати, так как он явно зашел в тупик. Всем было ясно, что необходимо принимать меры, но относительно конкретных способов имелись расхождения. Пирошников смутно чувствовал, что активная, так сказать, борьба с лестницей в данном случае бесполезна. Однако последний взгляд Наташи что-то обещал, и Владимир подумал, что и вправду кто-то сможет его вывести. Вполне возможно, что и сама Наташа…

Дядя Миша предложил спеть. Молодой человек, слегка обескураженный этим предложением, промолчал, зато Наденька обрадовалась и, не дожидаясь ничьего согласия, затянула «Рябинушку». Дядя Миша подхватил, отозвалась неожиданно из своего угла и старушка, хор вышел нестройный, но звучный; лишь Пирошников с Наташей сидели молча, впрочем, Наташа улыбалась, поощряя пение.

Спев «Рябинушку», приступили к «Стеньке» и спели до конца и с выражением, а когда начали «Ямщика», наш герой подпел едва слышно, умиротворенный пением и согретый чаем. Наташа все улыбалась одною и той же улыбкой, но в хор не вступала. Пирошникову вдруг почудилось сквозь тягучее пение, что он целую вечность знает этих людей, что он какой-то дальний их родственник, потерявшийся в детстве, но теперь обнаружившийся неожиданно для всех и принятый вновь в семью. Он распевался все слышнее и даже взмахнул раз или два руками, как бы дирижируя, на что дядюшка одобрительно кивнул, а Наденька рассмеялась, довольная.

Когда песня кончилась, Наташа встала и объявила о своем решении уйти домой, так как было уже поздновато. Она без дальнейших околичностей исчезла из кухни, а дядюшка, благодушествуя, подтолкнул локтем Владимира и сказал:

— Поди проводи девчонку, лестница-то темна…

— Проводи, — кивнула Наденька, загадочно улыбаясь.

Пирошников, ободренный напутствием и нисколько не боящийся новой встречи с лестницей, даже как будто забыв о ней, вышел в коридор, где разглядел одетую уже Наташу.

— Подождите, я провожу вас, — сказал он шепотом, чтобы, не дай Бог, не разбудить спящего мальчика, и, не дожидаясь ответа, вошел туда на носках, осторожно взял пальто и снова вышел.