Амулет смерти - Жиров Александр - Страница 7

Грациозно отставила ногу и подперла кулачком подбородок.

«Художник Кондратьев. Ожидание. Декабрь 1971 года», – подумал Кондратьев, лихорадочно зашнуровывая высокий ботинок. Вспомнил сержанта Агеева. Что позволено Юпитеру, не позволено быку. Хорошо, запретил солдатам к реке приближаться. Сослался на крокодилов. Ничего, завтра он сводит ребят выкупаться. Только бы сегодня не кантовали.

Капитан накинул на плечи девушке свою куртку. Она и ухом не повела. Стояла, как фотомодель. Он забросил автомат за левое плечо. Молча тронулся.

Зуби пошла рядом, придерживая пятнистую армейскую куртку. Так белыми ночами девчонки придерживают на Невском проспекте наброшенные пиджаки. Только сейчас дома темнота, мороз и снег. «Интересно, водятся ли в Дагомее каннибалы?» – усмехнулся про себя капитан.

Он обернулся на звон колокольчиков.

Негритянки, весело перекрикиваясь, возвращались в деревню. Скоро они исчезли из виду.

Когда началось хлопковое поле, капитан пропустил девушку вперед. Его опять начало трясти. Страшное дело – длительное воздержание. Еще царь Петр пытался решить эту проблему в русской армии.

Даже на корабли императорского флота разрешал брать в плавание женщин. Правда, с оговоркой: дабы прекрасного пола численно хватало на всю команду. Иными словами – чтоб ни один матрос без бабы не остался. Либо всем, либо никому. Иначе перережут друг друга русские морячки.

И напаховая повязка – страшное дело.

Сзади от нее на пояснице лишь тоненький шнурок. А ниже поясницы – черная-пречерная задница. Такая выпуклая и такая твердая, каких у белых женщин, верно, и не бывает. Даже куртка десантника бессильна спрятать африканские достоинства.

Странный у дикарей хлопчатник. Уже приоткрыты отдельные коробочки, но внутри не белоснежный пух, а розовый. Коегде даже голубой. Либо еще не созрел, либо сорт такой. Оказывается, в тропиках цветной хлопок растет.

Солнце пронеслось над всей Западной Африкой, и теперь ничто не мешало ему плюхнуться в Атлантический океан. Перед этим ежедневным омовением светило окрасилось в алый цвет и замерло для прощальных минут. Дико орали цикады. Говорят, в голодные годы туземцы их собирают, подсушивают и едят.

Неожиданно девушка остановилась и рухнула на колени. Простерла к солнцу руки. Кондратьев, шедший позади, сбросил с плеча автомат и замер.

«Да ведь так и мои предки Перуну поклонялись», – осенило Кондратьева. Он вернул оружие на место. Подошел к Зуби и опустился на траву рядом с ней. Должно быть, все черное население этих мест сейчас было увлечено одной и той же процедурой.

Кондратьев вспомнил несчастного Кунцевича. Такому даже не пожелаешь на поминках: «Пусть земля тебе будет пухом».

Остались от младшего сержанта рожки да ножки.

Поэтому капитан сделал то, что всегда делал, уходя от роты по большой нужде, ибо негоже командиру гадить при подчиненных. Снял предохранитель и дослал патрон в патронник.

Неуместный среди первобытной природы лязг переполошил девушку. Она прервала ритуальное раскачивание и закрутила бритой головой. Капитан приобнял ее и стал поглаживать спину.

Почувствовал, как весь его низ дрожит и вздыбливается.

– Зуби, – прошептал он, впился в широкие коричневые губы и ощутил ответную дрожь в гибком теле. – Зуби…

Экстаз наваливался лавиной. Боясь опоздать, капитан не стал расшнуровывать ботинки. Дрожащими пальцами расстегнул пуговицы, одновременно обшаривая языком идеальные ряды белейших зубов дочери вождя. Полудикое нутро девушкиподростка издавало пряный полудикий запах.

Наконец куртка упала в траву, на нее спиной повалилась Зуби, а сверху капитан Кондратьев. Даже цикады притихли.

Черт! Ботинки расшнуровывать некогда, а без этого невозможно стащить штаны.

То ли дело в набедренной повязке. Высочайший комфорт.

Тяжело дыша, капитан стал переворачивать девушку так, чтобы… Едва войдя, он был готов. Вот оно, воздержание. Позор для советского офицера. Зуби ничего толком ощутить не успела, а на нее уже навалилась рычащая и конвульсирующая гора мускулов.

Он очнулся. Открыл глаза. Бритая черная головка лежала на его плече.

– Зуби, – простонал он и подобрал несколько простых французских слов: – Я давно не видел женщин.

Поняла она или нет, но потерлась позвериному головой. Слегка щекотно и очень приятно. Капитан вспомнил анекдот времен финской войны, которая завершилась за год до его рождения.

Финского лыжника спрашивают, что он сделал, придя с войны. Он отвечает:

«Побыл с женой». – «А потом что ты сделал?» – «Снова с женой побыл». – «Ну а после этого?» – «Лыжи снял».

Закат мгновенно сменился сумерками.

Ночная прохлада легла пупырышками на тела. Капитан крепко прижал девушку к себе. Никого желаннее он никогда еще не сжимал в объятиях.

Вот сейчас он покажет ей класс. Покажет, что такое русские из ВДВ. Но сперва снимет лыжи. Он принялся расшнуровывать ботинки…

Скоро Зуби стонала, рычала, визжала, кусалась и царапалась. Капитан стиснул зубы, чтобы на этот раз не ударить лицом в грязь. Да еще перед дочерью самого вождя Нбаби.

Главное – подольше продержаться.

В сущности, это единственный секрет.

Чем дольше, тем любой девушке лучше.

Даже дочери вождя.

Назад шли молча. Только хруст песка под ногами и цикады. Вот и скопление лачуг. Вот моя деревня, вот мой дом родной.

Не хватает санок да горки ледяной. Хорошо еще, ночью даже африканские мухи спят.

– Василий, – едва слышно произнесла Зуби, – я пойду одна. Не надо вместе.

Произношение было жуткое, но капитан понял. Скорее догадался, чем перевел.

От любви догадливость резко повышается.

Ему захотелось вернуться назад. Он повернулся и зашагал к речке. Сев на берегу, закурил папиросу. Земля неохотно остывала. Близ экватора в декабре не очень холодно. Зато очень много звезд.

Скоро сквозь монотонный шум несущейся зеленой воды он услышал шорох.

Увидел свет ручного фонаря. «Прапорщик, наверное, меня ищет», – подумал он с благодарностью и немедленно распластался на песке.

Среди пальм, за которыми днем скрывались черные девушки, показался до боли знакомый силуэт прапорщика Иванова. Поодаль его сопровождали два бойца. Звездный свет играл на стволах укороченных десантных «Калашниковых».

Стоило Иванову поравняться с Кондратьевым, как тот взлетел над берегом и страшно заорал:

– «Спар-так» – чем-пи-он!

Прапорщик повалился на землю, словно от подсечки. Бойцы следом, не раздумывая. От молодцы. Кондратьев услышал щелчки предохранителей.

Отряхиваясь, Иванов поднялся:

– Товарищ капитан, вы учтите, здесь не Питер и даже не Порто-Ново. Здесь мне разрыв сердца никто не вылечит. Останетесь без старшины роты.

– К сожалению, товарищ прапорщик, – сказал Кондратьев, с любовью глядя на друга Серегу, – разрыв сердца тебе нигде не вылечат. Даже в Питере.

4

По темному хлопковому полю пробирался Каплу, главный колдун деревни Губигу. Пригнувшись, мелкими шажками, то и дело озираясь по сторонам, словно ища что-то. Он все видел.

Видел, как Зуби, дочь вождя, занималась любовью на хлопковом поле. Слезы душили колдуна. Он плохо различал темные очертания кустов сквозь мокрую пелену. Наконец он мог дать волю чувствам.

– За что? За что мне такое? – тихо повторял он. – За что наказывает меня Солнечный бог?

Колдун раздумал бежать дальше, от себя все равно не убежишь. Грохнулся на колени и стал лихорадочно разрывать землю руками. Белая пена выступила на губах.

В это время до ушей долетел нечеловеческий вопль:

– «Спар-так» – чем-пи-он!

Колдун Каплу в ужасе замер. Вытянул шею. Кругом темнели хлопковые кусты.

Каплу спешно забормотал заклинания.

Сперва все десять главных.

Причем надо, чтобы каждое заклинание полетело в одну из десяти частей света.

Частями света в Губигу называли ближайшие деревни.

Бормоча, Каплу поворачивался на полусогнутых ногах вокруг собственной оси до тех пор, пока не вернулся в исходную точку, описав угол в 360 градусов.