Мой дядя, честный вор в законе… (Классическая поэзия в блатных переводах) - Жиганец Фима - Страница 14

В колонии жилось Боре не погано. Обязательной работой по вязанию овощных мешков он не занимался: нарядчики писали на него норму выработки («да брось ты, свои люди – сочтемся!»); Борино белье стиралось в прачечной и гладилось, как для принца датского; роба и брюки были подогнаны по спецзаказу местным портным дядей Семой и сидели на Довгане, как фрачная пара.

Так продолжалось в течение нескольких месяцев. А шикарные «дачки» с воли от миллионщика Володи все не шли. Не то чтобы это очень беспокоило арестантский народ, но все-таки – чего же он телится, брательник? Боря успокаивал: гнусные происки ментов… Мурыжат брата: то ли адрес не сообщают, то ли сообщили, но неправильный. Зэки соглашались: а чего еще ждать от мусоров? Хороший мент – мертвый мент.

Однажды в воскресный день, когда Боря Довгань вместе со всеми пошел смотреть футбольный матч на первенство зоны между командами третьего и пятого отрядов, в его собственный отряд наведался колонистский почтальон Петя Грыжа.

– Фу, еле добрался на второй этаж, с моей-то грыжею. Есть тут у вас такой – Довгарь? Письмо ему пришло.

– Ты, кажись, дед, рамсы попутал[79]. Никаких Довгарей у нас сроду не было.

– Как же нет? По русскому языку написано – второй отряд, Борису Довгарю.

– Дай секануть[80]… А, наверно, нашему коммерсанту! Брательник с радости, видать, не ту букву написал. Нужно – Довганю, а он – Довгарю. Нажрался, короче, на какой-нибудь презентации, вот и чирикнул не то с бодуна. Лады, отец, все в норме, винти отседа по-тихому, грыжу свою драгоценную не расплескай.

В жилой секции ошивалось только двое – шнырь Гоша и старший дневальный Кузнецов – тот самый, который первым встретил Борю Довганя в отряде. Футбол Кузнецов терпеть не мог, его любимой спортивной передачей был реслинг.

– Точно наши мужики деревенские! – радостно улыбался он, глядя на здоровенных балбесов, швырявших друг друга об пол и молотивших пудовыми кулаками. – Только наши на натуральном продукте откормлены! Андрюху-скотника выпусти – он любого этого клоуна с одного удара ушатает. Не дерутся, а в дочки-матери играют…

– Слышь, Кузнец, – заметил Гоша, наблюдая, как старший дневальный вертит в руке конверт. – Мрачный какой-то факт. С чего бы вдруг этот чайный барон собственную фамилию перепутал?

– Бывает, – философски заметил Кузнец.

– На «е» бывает[81], – сказал Гоша. – Давай позырим, чего Вовчик Боре пишет.

– А хуля нам, красивым бабам[82]? – равнодушно согласился Кузнец. – Все одно цензор конверт раскоцал[83]. И потом: може, это и не нашему Довганю малявка[84]. Може, в другом отряде вправду какой-то Довгарь кантуется.

Оба арестанта забились в угол, как парочка голубков, и шнырь забубнил вслух:

– Эх, Боря, Боря, – злорадно повторил Гоша, потирая влажные ручонки. – Хороший ты парень был, Боря. Поглядим, будешь ли ты такой же хорошей девочкой…

Как выяснилось позже в ходе громкой зэковской разборки, фамилию Бори Довгаря неправильно записали еще в следственном изоляторе. Чем он не преминул воспользоваться в предыдущей колонии, водя за нос доверчивый арестантский люд. А когда запахло жареным, успел вовремя соскочить[85].

На новом месте «коммерсанту» не так повезло. В тот же вечер Боря Довгарь переехал с козырной койки поближе к параше – как и обещал ему вначале старший дневальный…