Жестокий шторм - Жемайтис Сергей Георгиевич - Страница 16

— Звучит неплохо. — Репортер посмотрел на часы. — Двадцать минут третьего. По всей видимости, лоцманский катер уже вернулся в порт. Если меня разыщут, то могут еще ссадить на одно из встречных судов и взыщут расходы за остановку лайнера. Нет, такой вариант мне не подходит.

— Вот именно, мистер Кейри!

— В то же время я не могу оставить в беде Джейн, и вас, мистер Гордон, и всех пассажиров судна. Я бы не простил себе вашей гибели никогда… Плесните еще, мистер Гордон.

— С удовольствием, но, с вашего разрешения, я попрошу, чтобы нам принесли что-нибудь поесть…

Желудок Томаса Кейри болезненно сжался. Он вспомнил, что последний раз ел вчера вечером перед выездом на место автомобильной катастрофы.

— Да, не мешало бы, — сказал он, глотая голодную слюну. — Только мне надо скрыться в спальне от посторонних глаз.

Стюард принес большой поднос с закусками и фруктами.

— Зачем так много? — спросил профессор.

— Время обеда, — ответил стюард, ловко расстилая на столе белую скатерть. — Всегда в день отъезда большинство пассажиров предпочитают есть в каютах, но затем столуются в ресторане. Там располагающая атмосфера, отличный оркестр, шикарная публика… Что прикажете на первое? Вот, пожалуйста, ознакомьтесь. — Он протянул профессору объемистую книгу в целлофанированной обложке, на которой была изображена «Глория» на ослепительно синен воде, сампан с темнокожим кормчим, туристами в белоснежных костюмах, которые с выражением предельного счастья на лицах следили за плавником акулы.

— О! Да тут целый роман! — воскликнул профессор, взвешивая на ладони меню.

— Действительно, здесь большой выбор, только сегодня ограничено количество блюд. Например, супов не более четырех, а также и остальные блюда в меньшем ассортименте. С завтрашнего дня у нас заработают три кухни: французская, китайская и англосаксонская, но будут блюда итальянские, русские, даже финские, и вообще, можно заказывать все что угодно… Сегодня пока самый скромный обед…

…Томас Кейри ел молча, зато профессор Гордон почти не умолкал. Казалось, он забыл, что привело в его каюту молодого человека. Оглядев стол с закусками и пододвинув к себе салат из крабов, он стал красочно описывать, как ели в XVI веке в Англии:

— Во времена Шекспира в Англии не знали еще изысканных блюд, таких, как у нас с вами. Подобные деликатесы можно было встретить где-нибудь на Востоке — в Персии, Египте и особенно в Китае, где поварское искусство процветало за много веков до нашей эры и сохранилось в самом утонченном виде и по сей день. Англичане ели просто, но зато обильно. Представьте себе гигантский кусок ростбифа, дымящегося на деревянном блюде, или оленя на вертеле в камине, или кабана. Все это запивалось добрым пивом, элем или виноградным вином. Разрешите, я вам налью белого мозельского, оно пойдет к вашей рыбе и моим крабам… Да, отличное вино. Здесь все, как я вижу, отличное. Но я предпочел бы всему этому темное пиво и кабаний окорок с еще не остывшими угольями на подрумяненной кожице или гуся с яблоками и капустой, хотя все это, как видно, мы сможем заказать на завтра. А сейчас не съесть ли нам вот это сооружение из овощей, грибов и какой-то дичи?

Томас послушно кивнул. Он уже не стал прятаться, когда стюард принес на подносе новую порцию еды.

Минут пять они молча поглощали салат.

Потом принялись за суп. Мистер Гордон взял ложку, потянул носом и сказал:

— В доме отца Шекспира любили суп из бычьих хвостов. Три года назад, когда я во второй раз посетил родину Вильяма — Стратфорд-на-Эйвоне, мне посчастливилось обнаружить любопытнейший документ — счет мясника, некоего Самуэля Таккера, адресованный Джону Шекспиру — отцу Вильяма, на сумму в один шиллинг восемь пенсов. Это была сенсация среди шекспироведов, да и не только среди них, вся мировая печать муссировала мою находку, в том числе и ваша газета. Не так ли?

Томас Кейри наклонился к тарелке с золотистым бульоном, что могло сойти за знак утверждения, и взял ложку, силясь припомнить информацию о находке профессора. И почему-то вспомнил, как они с Джейн обедали последний раз в придорожном ресторане, где им подали похожий бульон…

Профессор же продолжал:

— Вы, как филолог, знаете, насколько скудны и спорны сведения о Шекспире. И тут еще один документ, подтверждающий существование гениального человека. По существу, остались только его пьесы, авторство которых до сих пор оспаривается. Не сохранилось ни одного его черновика. Все, чем мы располагаем, это три страницы текста, вписанные рукой Шекспира в пьесу о Томасе Море, которая так никогда и не была играна на сцене, да еще подписи под завещанием Вильяма. Они-то и помогли установить подлинность трех драгоценных страниц… Вам нравится бульон?..

— Очень… — Томас Кейри проводил взглядом стюарда, уносящего посуду. — Зато вот этот человек мне что-то не нравится.

— Ну что вы! Обычный слуга — эпизодическое лицо в нашей пьесе. Хорошо вышколен. Свою роль ведет прекрасно.

— Да, но вы заметили его саркастическую улыбку?

— У него болят зубы. Он даже не спросил, в какой каюте вы едете, и принес нам обед на двоих. У вас, мой друг, просто сейчас обостренная реакция после всех событий. Вам кажется, что стюард тоже мафиози из банды Минотти?.. Я не ошибся?

— Да… он смахивает на итальянца, и это его подчеркнутое безразличие ко мне… Готов заключить пари, что он уже сообщил кому следует, что я нахожусь у вас!

— Вполне возможно. Но это нельзя ставить ему в вину. Он на службе. К тому же вы нарушили священное право собственности. Едете зайцем в каюте, проезд в которой стоит восемь тысяч долларов.

— Верно, черт возьми!

— Так что стюард здесь ни при чем.

— Неужели так дорого?

— Есть каюты и по двадцать тысяч, но мне капитан посоветовал остановиться на этой. К тому же я не настолько богат, чтобы швыряться деньгами.

Томас Кейри отодвинул тарелку.

— Мне надо немедленно встретиться с капитаном.

— Ну зачем такая спешка? У нас еще впереди три блюда, десерт, кофе; теперь час или два не играют никакой роли. Действие растянется, по меньшей мере, на несколько недель.

— Но я не хочу, чтобы меня изловили как зайца.

— До этого, надеюсь, не дойдет. К тому же у вас иммунитет представителя всесильной прессы и чрезвычайной важности информация. Ешьте спокойно. Волнение мешает пищеварению. Выпейте еще вот этого португальского портвейна и постарайтесь себе внушить, что события развиваются, не отступая от текста пьесы и режиссерского замысла.

— Ах, профессор! Оставим эту игру в любительский спектакль. Если мы отдадимся на волю судеб, то, чего доброго, пойдем на дно со всем театром, артистами, оркестром и публикой!

— Не исключено. — Мистер Гордон отпил из рюмки, и лицо его приняло блаженное выражение. — Божественный напиток, советую причаститься.

Вошел стюард с новой переменой блюд. Когда он, разложив на горячие тарелки жареную форель, удалился, мистер Гордон сказал:

— Я не считаю, что мы с вами играем в любительском спектакле. Все вполне профессионально. Да ешьте же. Форель словно только что поймана. Действительно, ее везут живую, я читал об этом в рекламном проспекте. Надо вам сказать, что к поездке я отнесся с должной серьезностью. Ну как форель?

— Рыба как рыба… — буркнул Томас Кейри.

— Ну, молодой человек, да вы, я вижу, не из тех, кого можно чем-либо удивить. А раз так, то все будет прекрасно. — Профессор, улыбаясь, дожевал, утерся салфеткой, затем сказал: — Я превращаюсь в этакого резонера. Никогда не замечал у себя подобного таланта. Вот что значит вести затворническую жизнь. Негде было проявить себя, раскрыться, как говорил один мой студент, изрядный шалопай, но головастый парень.

«Сколько потеряно времени, — с тоской подумал Томас Кейри. — И все из-за него. — Он почти с ненавистью посмотрел на профессора и, встретившись с ним взглядом, покраснел от смущения: столько участия было у того в глазах. — Нет, он славный старик, этот негр. Что бы я сейчас делал, не попадись он мне? В лучшем случае матросы изловили бы меня и спровадили на лоцманском катере. Тогда бог знает что могло произойти с Джейн». Он допил портвейн в полной уверенности, что вот теперь-то, когда он на судне, ничего не случится ни с лайнером, ни с Джейн.