Возвращение палача (Home Is the Hangman) - Желязны Роджер Джозеф - Страница 18

Затем мы долго сидели молча.

– Вот так мы это и сделали – травмировали его, – произнес сенатор наконец, – или подберите какой угодно другой термин, который только захотите придумать для этого. Именно это и произошло той ночью. Потребовалось время для того, чтобы эта травма сказалась на нем, но у меня никогда не вызывало сомнений, что именно она в конце концов стала причиной поломки Палача.

Я кивнул.

– Понятно. И вы считаете, что он хочет убить вас за это?

– А вы не захотели бы? – сказал сенатор. – Если бы вы родились вещью, а мы превратили бы вас в личность, а затем снова использовали как вещь, вы не захотели бы отомстить?

– Лейла поставила иной диагноз.

– Она не была с вами полностью откровенна. Она проанализировала много фактов. Но она плохо прочла Палача. Она не боялась. Для нее все это было игрой, в которую он играл – с другими. Его воспоминания об этой части игры не были ничем омрачены. Я был единственным, кто оставил в его душе грязное пятно. Насколько я понимаю, Лейла утверждала, что это у меня – болезненное. Очевидно, она просто не разобралась.

– Тогда вот чего я не понимаю, – сказал я. – Почему же убийство Барнса не встревожило ее? Не было возможности сразу точно установить, что это дело рук не Палача, а человека.

– Единственное, чем я смогу все это объяснить – такая гордячка, какой была Лейла, считала себя обязанной делать выводы, исходя из обычных, «земных» обстоятельств.

– Мне не нравится это объяснение. Но вы знали ее, а я – нет, и конец ее наталкивает на мысль, что ваше заключение было правильным. Единственное, что весьма беспокоит меня в этой истории – шлем. Все выглядит так, как будто Палач убил Дэйва, затем прихватил шлем и нес его в своем водонепроницаемом отсеке от Мемфиса до Сент-Луиса исключительно для того, чтобы обронить его на месте своего следующего преступления. Это бессмысленно.

– Действительно, бессмысленно, – согласился сенатор. – Но я мог бы предположить, как это случилось. Вы понимаете, Палач не обладает способностью говорить. Мы общались с ним только через посредство подобного оборудования. Вам что-нибудь известно об электронике?

– Да.

– Ну, короче, я хотел бы, чтобы вы проверили этот шлем и определили, будет ли он работать.

– Не так-то это просто, – заметил я. – Я не знаю, на каких принципах он основывался первоначально, и я не настолько гениальный теоретик, чтобы раз взглянув на вещь, мог сказать, будет ли она функционировать как пульт телеуправления.

Он закусил нижнюю губу.

– Тем не менее, попробовать можете. Там могут быть какие-нибудь царапины, вмятины, следы новых соединений – я не знаю что. Поищите их.

Я кивнул и стал ждать продолжения.

– Думаю, Палач хотел поговорить с Лейлой, – продолжал сенатор. – Или потому, что она была психиатром, а он знал, что функционирует плохо, и что проблемы у него совсем не с механикой, или потому, что мог считать ее в своем роде матерью. Помимо всего прочего, она была единственной женщиной, участвовавшей в проекте, и он владел понятием о том, что такое мать – со всеми прочими ассоциациями, связанными с этим понятием – он получил это из наших мыслей. Могли подействовать и обе эти причины. Мне кажется, он должен был забрать шлем по этим причинам. Он понял, что шлем устанавливал связь между мозгом Дэйва и его разумом. Мне хочется, чтобы вы проверили шлем потому, что представляется вполне возможным, что Палач разъединил цепи управления и оставил нетронутыми цепи коммуникационные. Я думаю, что после этого он передал шлем Лейле – или заставил ее надеть его. Она испугалась – попробовала убежать, сопротивляться или позвать на помощь – и он ее убил. Шлем больше не был ему нужен, он выбросил его и ушел. Похоже, со мной разговаривать он не желает.

Я поразмыслил над этим и кивнул.

– Ну, ладно, испорченные цепи я сумею распознать, – согласился я, – если вы мне покажете, где тут у вас инструменты, я и займусь сейчас этим.

Он остановил меня, взмахнув рукой.

– Впоследствии я разыскал этого охранника, – продолжал он. – Мы не могли оставить это просто так. Я помогал его семье, позаботился о них – вот именно – и с тех пор…

Я не смотрел на него.

– …не было больше ничего, что я мог бы для них сделать, – закончил он.

Я не проронил ни звука.

Он допил виски и слабо улыбнулся.

– Там, позади – кухня, – ткнул он большим пальцем. – Прямо за ней – чуланчик. Там и лежит инструмент.

– Ладно.

Я поднялся на ноги. Взяв шлем, я направился к дверям, пройдя мимо места, где стоял в тот момент, когда он загонял меня в угол.

– Погодите минутку! – бросил он.

Я остановился.

– Почему вы подходили сюда раньше? Что за стратегический план созрел у вас насчет этого места в комнате?

– Что вы имеете в виду?

– Вы знаете – что.

Я пожал плечами:

– Просто прошел, где удобно.

– А по-моему, у вас для этого были куда более веские причины.

Я быстро посмотрел на стену.

– Не в тот раз.

– Объясните.

– Вы ведь на самом-то деле не хотите этого знать.

– Еще как хочу.

– Ладно. Я хотел выяснить, какие цветы вам нравятся. Помимо всего прочего, вы – мой клиент, – и я пошел дальше через кухню в чуланчик, где принялся искать инструменты.

Я сидел в кресле, повернутом боком к столу и лицом к двери. В большой комнате домика основными звуками были случайные шорохи да треск поленьев, превращающихся в пепел на каминной решетке.

Только холод, белизна снежных хлопьев, несущихся за окном, и безмолвие, подчеркнутое ружейным огнем, углубившееся теперь, когда перестрелка прекратилась… Ни вздоха, ни шороха. И ничего не предвещает бурю – разве что ветер за окном… но его тоже нет.

Большие пушистые снежинки в ночи, в безмолвной ночи, безветренной ночи…

После моего появления прошло немало времени. Сенатор долго беседовал со мной. Его расстроило то обстоятельство, что я не мог ему рассказать слишком многого о «подпольной безличностной субкультуре», в существование которой он уверовал. В действительности я и сам не был уверен в том, что она существует, хотя мне приходилось случайно сталкиваться с тем, что можно было принять за ее краешек. Тем не менее, я никогда не горел желанием установить связи с чем-то этаким и не интересовался даже намеками на подобные вещи. Я высказал ему свое мнение о Центральном банке данных, когда он спросил меня о нем, и в этом мнении ему кое-что не понравилось. Он обвинил тогда меня в огульном отрицании способа решения проблемы без всякой попытки предложить что-то конструктивное взамен.