Умереть в Италбаре - Желязны Роджер Джозеф - Страница 11

– М-р Х.!

Мальчик, лет двенадцати, показался из тени дерева и подошел к нему. В левой руке он держал черный поводок, другой конец которого был прикреплен к ошейнику зеленой метровой длины ящерицы с короткими кривыми лапами. Ее когти постукивали по мостовой, когда та переваливаясь, следовала за мальчиком, как в усмешке открывая свою пасть, чтобы выбросить красный язычок. Это была очень жирная ящерица, потершаяся о ногу своего владельца, когда они приблизились.

– М-р Х., я приходил к госпиталю ранее, чтобы увидеть вас, но вы были внутри и мне удалось увидеть вас только мельком. Я слышал, как вы вылечили Люси Дорн. И вот удача, я встретил вас, когда прогуливался.

– Не касайся меня! – предупредил Хейдель; но мальчик пожал его руку слишком быстро и смотрел на него вверх глазами, в которых танцевали звездочки.

Хейдель опустил руку и отодвинулся на несколько шагов.

– Не подходи слишком близко, – вновь предупредил он. – Думаю, я подхватил простуду.

– Вы не должны находиться на этом ночном воздухе. Держу пари, мои старики поднимут вас на ноги.

– Спасибо, но я должен встретиться.

– Это мой ларик, – он дернул за поводок. – Его имя Чан. Сидеть, Чан.

Ящерица открыла пасть, припала к земле, свернулась калачиком.

– Он не всегда делает это, во всяком случае, когда не чувствует себя как надо, – объяснил мальчик. – Хотя, когда захочет, у него здорово получается. Он поддерживает себя на хвосте. Давай, Чан! Сядь для мистера Х..

Он дернул за поводок.

– Все хорошо, сынок, – сказал Хейдель. – Может, он устал. Послушай, я должен идти. Может встретимся перед тем как я покину город. О'кей?

– О'кей. Конечно, я рад встретиться с вами. Доброй ночи.

– Доброй ночи.

Хейдель пересек улицу и прибавил шага.

Аппарат опустился сверху, рядом с ним.

– Хэй! Вы доктор Х., так? – позвал человек.

Он повернулся.

– Да.

– Я думал, что увижу вас на углу. Обошел блок, чтобы лучше видеть.

Хейдель подался назад, подальше от аппарата.

– Могу я вас доставить туда, куда направляетесь?

– Нет, спасибо. Я уже почти дошел.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Благодарю за предложение.

– Ну что ж, О'кей. – Меня зовут Вилли.

Человек протянул руку через окошко.

– У меня грязная рука. Боюсь я вас запачкаю, – проговорил Хейдель; и человек наклонился вперед, схватил его левую руку, крепко пожал и скрылся в машине.

– О'кей. Не беспокойтесь, – сказал он и в машине унесся.

Хейдель чувствовал вопль мира, напоминающий об уходе и останавливающий, касающийся его.

Следующие два блока он пробежал. Минутой позже еще один аппарат снизился, но когда лучи света упали на него, Хейдель отвернулся, и тот проскочил мимо.

Человек, сидевший на крыльце, раскуривавший трубку, качнулся в его сторону, поднялся на ноги. Он проговорил что-то, но Хейдель снова побежал и не слышал слов.

В конце концов широкое открытое пространство осталось между ним и жильем. Вскоре огни светошаров пропали и звезды овладели всем необъятным простором неба. Когда дорога кончилась, он продолжил путь по тропинке, теперь уже холмы закрывали половину перспективы.

Он не оглядывался на Италбар, когда начал подъем.

Наклонившись далеко вперед, колени упираются в упругие бока восьминожки – коориба, ее скакуна, черные волосы вьются по ветру, Джакара мчалась среди холмов над Кэйпвиллом. Далеко внизу, под ее левой ногой, город прижимался к земле, закрывшись зонтиком утреннего тумана. Над ее правым плечом поднимающееся солнце метало копья света в туман, заставляя его вспыхивать и переливаться.

Там высокие здания города, все из серебра, их несчетные окна горят белым огнем, как бриллианты, море за ними – это что-то между голубизной и пурпуром, облака (как одна гигантская пенящееся волна прилива) скучившиеся у незащищенной дальней стороны города, тронутые розовым и оранжевым по их гребню, там, на полпути в небо, готовая опрокинуться в голубой воздух и срезать целый полуостров с континента, утопив его саженей на пять, чтобы тот лег навечно, мертвый, на океанское дно, с годами становясь потерянной Атлантидой Дейбы, там эта волна задремала.

Мчась, в убранстве прогулочного костюма и короткой белой туники, перевязанной красным, с красной головной под стать, чтобы развевающиеся волосы не закрывали ее светло-голубые глаза, Джакара поливала наиотвратительнейшими проклятиями все гонки, которые она знала.

Повернув своего мула и принудив его остановиться, так что он вскинулся и зашипел перед тем, как пыхтя встать, она взглянула на город.

– Гори, черт тебя! Гори!

Но ни один язык пламени не показался, следуя ее приказу.

Она вытащила свой незарегистрированный лучевой пистолет из кобуры под одеждой и нажала на спуск, резанув по стволу небольшого деревца. Дерево мгновение стояло, покачиваясь, а затем рухнуло с треском, выбив камни, и покатилось вниз по холму. Коориб отпрянул, но она успокоила его движением колен и ласковыми словами.

Засунув в кобуру пистолет, она продолжала глядеть на город, и невысказанные проклятия читались в ее глазах.

Они предназначались не только Кэйпвиллу и публичному дому, где она работала. Нет. Они предназначались всем ОЛ, которых она ненавидела, ненавидела с пылом, который превосходило, возможно, только одно. Позволение другим девицам посещать церкви, по их выбору, на праздники. Позволение им есть сладости и бездельничать. Позволение принимать их настоящих любимых. Джакара носилась по холмам и практиковалась с оружием.

Однажды – и она надеялась, что этот день наступит еще при ее жизни – там забушует огонь и кровь, и смерть, что понесут в себе сердечники бомб и ракет. Она сдерживала себя, пока, как невеста готовилась к тому дню. А до тех пор Джакаре был необходим подходящий случай, чтобы покончить со своей репутацией, кого-нибудь для этого прикончив.

Она была еще девочкой – четырех или пяти лет, как полагала, когда ее родители эмигрировали на Дейбу. Когда началась война, их заключили в Центре по Переселению, из-за планеты, которая являлась их родиной. Если бы она имела деньги, ей бы все равно пришлось убраться. Но она знала, что их у нее никогда не будет. Ее родители не пережили время конфликта между Объединенными Лигами и ДиНОО. Впоследствии она стала подопечной государства. Ее научили, что старое клеймо остается, даже когда она стала взрослее и начала искать работу. Только планетный дом удовольствий в Кэйпвилле был для нее открыт. Джакара никогда не имела поклонников, даже друга; никогда не делала другую работу.

«Возможно сочувствует ДиНОО», где-то, она чувствовала, был поставлен штамп на записи, обведенной красным, и в ней, четко отпечатанная, через два интервала, история ее жизни, заполняющая полстраницы специального отчета.

Очень хорошо, решила она, когда собрала факты и пришла к заключению несколькими годами ранее. Очень хорошо. Вы втянули меня, вы смотрели на меня, вы вышвырнули меня. Вы дали мне призвание, нежелаемое. Я приняла это, отложив все только на «возможное». Когда время придет, я действительно буду проказой этого сердца цветов.

Из-за других девиц, изредка входивших в ее комнату, она чувствовала себя стесненно. В тех немногих случаях, когда это происходило, они нервно хихикали и быстро прощались. Ни манжет, ни кружев, ни огромных фотографий красавцев актеров, какие украшали их комнаты – ничего из этого не занимало тот аскетический отсек, где пребывала Джакара. Над ее кроватью находилось только сухое грозное лицо мстителя Малакара, последнего человека на земле. На противоположной стене висела пара одинаковых плетей с серебряными рукоятками. Она позволила другим девицам иметь дело с обычными клиентами. Ей хотелось только тех, с кем можно было обращаться жестоко. И они поступали к ней, и она их оскорбляла, и они больше не стремились вернуться. И каждую ночь она говорила с ним, используя самую близкую вещь в ее жизни, чтобы молиться:

– Я била их, Малакар, как ты разрушал их города, их миры, как ты еще борешься, как ты будешь бороться. Помоги мне быть сильной, Малакар. Дай мне силы вредить, разрушать. Помоги мне, Малакар, пожалуйста помоги. Убей их! – И иногда, поздно ночью или в ранние утренние часы, она просыпалась плача, сама не зная почему.