Теперь мы выбираем лица - Желязны Роджер Джозеф - Страница 12

— Что у вас там? — спросил он, и я проследил за его взглядом. — Похабные картинки?

Лицо мое потеплело.

— Ну, в некотором роде, — сказал я, и он хмыкнул. Потом наклонился ко мне, заглянув в глаза.

— Можно? — спросил он.

Я кивнул.

Он взял их, откинулся назад. Осмотрел искоса из-под косматых бровей и склонил голову набок. Затем поджав губы, он довольно долго разглядывал их, наконец улыбнулся и положил на стол.

— Очень хорошо, — сказал он. — Очень хорошие фотографии. — Тут его голос изменился. — Увидеть Землю и умереть.

— Не понял…

— Старое присловье, вот сейчас вспомнилось. «Увидеть Венецию и умереть». «Увидеть Неаполь и умереть». «Да скончаться тебе в Ирландии». Некоторые города когда-то так гордились собой, что их посещение для многих считалось величайшим событием в жизни. В моем возрасте можно быть космополитом в несколько большей степени. Спасибо, что дали мне взглянуть на них. — Его голос окреп. — Они пробудили во мне много воспоминаний. Некоторые из них даже были приятными.

Он сделал большой глоток, а я смотрел на него, как зачарованный. Казалось, он стал выше ростом, когда выпрямился в кресле.

Но это невозможно. Это просто невозможно. Я должен был спросить его.

— И сколько же вам лет, мистер Блэк?

Он ухмыльнулся уголком рта, небрежно туша свою сигару.

— Можно слишком по-разному ответить на ваш вопрос, — сказал он. Но я понимаю, о чем вы на самом деле спрашиваете. Да, я видел Землю в действительности, а не только на фотографиях. Я помню, как все было, до того, как был построен Дом.

— Нет, — сказал я. — Это физически невозможно.

Он пожал плечами, потом вздохнул.

— Может быть, вы и правы, Лэндж, — сказал он. Он поднял стакан и осушил его. — Это неважно.

Я тоже допил, поставил свой стакан рядом с фотографиями.

— Откуда вам известно мое имя? — спросил я у него. Опустив руку в карман, он сказал: — Я вам кое-что должен.

Но не деньги вытащил он из кармана.

— Увидеть Землю, — сказал он, — и ариведерчи note 6.

Я почувствовал, как пуля вошла в мое сердце.

2

Как?..

Вокруг меня кружился доводящий до изнеможения, пульсирующий музыкальный водоворот, огни все быстрее и быстрее меняли свои цвета. Потом пришла пора вступать и мне со своим кларнетом. Мне это удалось. С трудом, но удалось.

Довольно скоро раздались аплодисменты. Я на подгибающихся коленях выстоял поклоны. Затем огни эстрады погасли и, я вслед за другими спустился вниз.

Когда мы уходили, рука Мартина опустилась на мое плечо. Он был нашим ведущим музыкантом, склонным к полноте, на три четверти облысевшим, с тяжелыми мешками под блеклыми, слезящимися глазками. Очень хороший тромбонист и к тому же отличный парень.

— Что там с тобой стряслось, Энджел? — спросил он меня.

— Желудок схватило, — сказал я. — Наверно что-нибудь съел. Пару минут было погано.

— Как сейчас себя чувствуешь?

— Спасибо, гораздо лучше.

— Будем надеяться, что это не язва. Это не шутка. Тебя что-нибудь беспокоит?

— Да. Но скоро все пройдет.

— Ну и хорошо. Не бери в голову.

Я кивнул.

— До завтра.

— Ладно.

Я быстро пошел прочь. Проклятье! Я должен был поторопиться, чтобы найти место, где бы я мог свалиться с ног. Теперь каждая секунда была дорога. Проклятье! Как мог я быть таким благодушным слепцом? Как глупо! Проклятье!

Я запихнул свой инструмент в футляр, переоделся за рекордно короткое время и, игнорируя или избегая всех и все, что могло бы задержать меня, поспешил к ленточной дорожке. Я выбрал самую скоростную трассу и стал петлять. Почти на каждом пересечении я менял дорожки. Я спустился вниз на три уровня и брел до тех пор, пока не почувствовал достаточной уверенности в том, что за мной не следят. Потом я опять вернулся к дорожкам и направился в сторону Жилой Комнаты.

К этому времени подстегивающее меня ощущение, что я должен спешить, неимоверно усилилось, и я понимал, что нахожусь на грани истерики. Моя паника сдерживалась только небольшим, раскаленным очагом гнева в груди. Нечто, чего я не понимал, дважды настигло меня и ударило. Потом, почти неосознанным, появился гнев, и я чувствовал, как он усиливается. Это было странное и сильное ощущение. Я не мог припомнить, когда я ощущал что-либо подобное. Должно быть, приходилось, потому что я узнал его и с готовностью принял. Во всяком случае, казалось, что это несколько подбадривает меня. Возможно именно гнев с самого начала не давал мне упасть. Я чувствовал, как постепенно нарастает желание найти и покарать своих убийц, причем, расквитаться с ними за себя лично, а не в интересах справедливости. Хотя я осознавал извращенную сущность этого побуждения, я не пытался обуздать его, обращаясь к самодисциплине, ведь что-то должно было поддерживать меня.

…И это чувство, в общем не было неприятным.

Едва заметная ухмылка изогнула уголки моего рта. Нет, разозлиться это неплохо. Естественное человеческое чувство. Все это знают. Показалось почти постыдным, что приходится расходовать его на заменители для агрессивных побуждений…

Я спустился в Жилую Комнату и пошел, минуя отделение за отделением. Люди сидели, стояли, полулежали, беседовали, читали, выпивали, слушали музыку, смотрели кассеты, и кто-то, желающий побыть в одиночестве, всегда мог найти здесь укромный уголок. Я торопливо шел по мягким коврам, сворачивая за углы, проходя мимо бесконечного разнообразия исторических периодов и стилей, надеясь, что я не встречу никого из знакомых.

Удача!

Маленький, пустующий альков, тускло освещенный… Похоже, что в этом громоздком, зеленом кресле можно будет откинуться назад…

Конечно, можно. Я еще больше притушил свет и откинулся далеко назад. Сюда вели два входа, и я мог присматривать за ними, хотя я был уверен, что за мной не следили.

В первую очередь я постарался расслабиться и решить, кто я такой. Приятно, что смещение звеньев в сети происходит так гладко. Постоянно гадаешь, как это произойдет. Потом это происходит, а ты по-прежнему ничего не понимаешь. Знаешь только, что это сработало.

Я знал, что я не тот же самый Марк Энджел, каким я был до того, как старик застрелил Лэнджа. Я был Лэнджем, но Лэндж также был мной. Я хочу сказать, что мы были нами. Мы, в известном смысле, слились воедино после смещения центра сети, когда его тело было погублено. Для этого не потребовалось значительной корректировки, так как в прошлом нам доводилось переживать подобное явление на временной основе бессчетное количество раз. Но так как теперь это было навсегда, я обязан был предпринять ряд мер, чтобы, так сказать, подогнать схему. Но с этим придется подождать. Мы должны были приступить к действиям немедленно, сразу же после первого убийства. Однако, Лэндж протянул ноги, и это оказалось роковым. Даже учитывая его психическое состояние я не одобрял того, что он тянул с важным делом. Я уже тогда почувствовал, что подобный самоанализ вступает в противоречие с моей собственной решимостью. Тем участком придется пожертвовать, и скоро, когда я воткну восьмую булавку.

Хотя местоположение личности обыкновенно имело первостепенное значение, на сей раз это следовало отодвинуть на второе место.

Примерно в трех сантиметрах позади моих глаз, именно там, казалось, сосредоточена моя жизнь. Мой разум, мое сознание… Я напрягался и расслаблялся, там, в своем доме. Умственное сердцебиение, пульсация разума… Потом расширение всех полостей этого «сердца» и — неудержимый, заполняющий его, словно кровью, поток мыслей.

Потом мы все были там и вместе — Дэвис, Джим, Серафис, Дженкинс, Кэраб, Винкель и другие. Внезапно я стал всеми нами и мной были мы все. Почти без колебаний каждый проскальзывал на место, осознавая новое положение центра сети. Доброе, уютное, знакомое чувство.

Я смотрел множество глаз, слышал разнообразие звуков, ощущал вес всей нашей плоти. Все было так, словно мы являлись единым телом, наши разные части во всех Крыльях. То есть, все, кроме двух. В определенном смысле, мы и были единым телом.