Посрамитель шайтана - Белянин Андрей Олегович - Страница 45

– А вы, уважаемые, случайно ничего не слышали о Ходже Насреддине?

– Да поразит Всевышний его лживый язык, дурно пахнущий язвами с фисташку величиной! – сплюнул один, а второй поддержал его злорадным хихиканьем:

– Хвала небесам, великий султан Коканда, наимудрейший Муслим аль-Люли Сулейман ибн Доде, повелел посадить его на кол, где возмутитель спокойствия и насмешник веры издох, подобно бродячему псу, без утешения и покаяния!

На миг повисла нехорошая тишина… Имя Насреддина было на слуху у многих, поэтому почти все скорбно опустили глаза. Особенно скорбными они были у одного голубоглазого верзилы, мягко присевшего на песок за спинами дервишей.

– Какое горе… – тихо протянул понятливый домулло. – Так, может, святые люди согласятся пожертвовать две-три таньга на упокой души этого беспросветного грешника? Милосердие и прощение угодны Аллаху…

– Никогда! – в один голос возвестили дервиши, но быстро поправились. – Что ты такое говоришь, о путник, разве бедным служителям Корана дозволительно прикасаться к золоту? У нас нет ни единой монетки…

Ходжа бегло перемигнулся с Оболенским, тот уверенно кивнул – не врут, теперь УЖЕ нет ни одной…

– Что ж, почтеннейшие, я в одиночку помолюсь за его падшую душу. Но если когда-нибудь хоть когда-то в ваших карманах зазвенит одна-единственная монета, помните – вы были готовы пожертвовать её памяти Насреддина!

– Воистину так, – важно согласились дервиши, втихомолку стуча себя пальцем по лбу.

Нашим ушлым экспроприаторам оставалось лишь поблагодарить за тепло костра, откланяться и, прихватив нервничающего Аслан-бея, отправиться к северной стене на поиски заветной калитки. Далёкий вопль дервишей «куда исчезли наши таньга?!» потонул в громоподобном хохоте караванщиков…

Вот так примерно и рождались сказочные легенды Востока о похождениях хитроумного Ходжи Насреддина и его друга, безбашенного Багдадского вора. Чьё собственное имя казалось несколько непривычным для жителя Персии или Аравии, а потому потерялось и было забыто…

Но, как видите, забыто не столь быстро и бесследно в сравнении с бесчисленными именами властителей, шахов, эмиров, ханов и князей… Тех, кто почитал себя «сильными мира», а оказался подобен горсти праха под копытцами лопоухого ослика, честно ожидающего своего любимого хозяина в стойле самаркандского караван-сарая. Уж он-то точно знал, чьё имя ему следует помнить лучше всех…

…Первое, что сделал благороднорождённый Аслан-бей, войдя через заветную калиточку внутрь спящего города, это наорал на нетрезвого стражника, требуя немедленно арестовать двух величайших преступников современности, Насреддина и Оболенского! Если бы парни прозорливо не предполагали нечто подобное, то наверняка бы поразились такой чёрной измене…

В данном же случае домулло лишь терпеливо и доходчиво объяснил стражнику, что орущий тип ущемлён Аллахом на всю голову и сейчас этот оборванец небритый начнёт врать, что он является наиглавнейшим стражем Коканда. Что, разумеется, и произошло…

– А теперь он начнёт вопить, будто бы ты, о достойнейший из воинов, за пятнадцать таньга совершил должностное преступление, пустив ночью в город двух таких страшных грешников…

– А что, нет?! Он же пустил, он тоже винова… – договорить недалёкому закладывателю не удалось, потому что резво протрезвевший самаркандец, отложив в сторону щит, как следует отходил крикуна тяжёлым древком копья.

Когда побитый господин Аслан-бей вырвался и, прихрамывая, убежал в ночь, то ни Льва, ни Ходжи он, разумеется, не нашёл. Они успешно растворились среди сотен улочек и низеньких домишек, а глава городской стражи города Коканда, исполненный вновь воскресшим чувством гражданского долга, прямиком направился к дворцу самаркандского падишаха.

Он уже бывал здесь по служебной надобности и надеялся, что уж падишах-то поверит ему и поднимет на ноги всех, когда узнает, какая «чума» подкралась к подножию его трона. О том, что эту чуму «впустил» сам Аслан-бей, главный стражник успел незамедлительно позабыть, у него была сговорчивая совесть…

Глава 44

– А ты точно знаешь дорогу? – уже, наверное, в десятый раз домогался Лев у запыхавшегося домулло. Тот, честно говоря, забодался отвечать, что последний раз был в Самарканде трёхлетним ребёнком, что его везде водила за ручку мама, что с той поры многое в городе изменилось, что «электрическое освещение проспектов» есть происки шайтана, а караван-сарай рано или поздно всё равно найдётся, ибо куда он убежит…

– Но мы с тобой уже сколько ищем! Давай спросим у кого-нибудь, а то шаримся по проулкам, как два забулдыги…

– Вай мэ, у кого мы спросим, ночь!

– А… вон девица шустрая в чадре пробежала. Догоним и уточним маршрут…

– Стой, безумец! – Ходжа изо всех сил вцепился в пояс друга. – Это может быть опасно! Неужели ты никогда не слышал поучительной истории о багдадском купце и его четвёртой жене, любившей гулять по ночам?!

– Не-а, – на ходу отмахнулся великий вор, с истинно русской беспечностью устремляясь в погоню за очередной юбкой. – Расскажешь по дороге, даже если она не знает, где караван-сарай, всё равно – грех не проводить по неосвещённой улице такую изящненькую девчонку!

Насреддин страдальчески закатил глаза, но вступать в бесполезные дебаты не стал, как, впрочем, и бросать товарища одного. Хотя кто его знает почему? Быть может, ему самому тоже не улыбалось остаться в одиночку в тёмном переулке практически незнакомого города…

– История, которую я спешу тебе поведать, заставляет холодеть кровь и замедляет биение сердца. А у всех правоверных мусульман на глаза наворачиваются слёзы, и они горько плачут весь день, пока не поведают эту печальную повесть другому, обретая утешение лишь через долгий пост и постоянные молитвы. Ты всё ещё хочешь услышать её?

– Ходжа, не нуди, начал – трепись до конца!

– Как скажешь, о неуважительнейший в обращении. – Они по-прежнему следовали за бесшумно скользящей впереди женской фигуркой, и постепенно словоохотливый домулло сам увлёкся собственным же рассказом.

– В давние, а может, и не очень, времена в нашем благословенном Багдаде жил именитый купец по прозвищу Абу-Хассан. Его дом казался огромной чашей, исполненной богатств и благополучия, он был счастлив и доволен судьбой, но Аллах ниспослал ему суровое испытание…

Однажды, находясь по торговым делам в одном из самых старых кварталов бедноты, узрел он в заброшенном дворике сидящую под тенью чинар девушку. И была она прекрасна словно пери, стройностью стана подобна пальме, белизной лица – редчайшему жемчугу, а краснотой губ – индийскому кораллу!

Купец остановился и ласково заговорил с ней. Красавицу звали Надилля, её отец, немощный старик, охотно уступил просьбе Абу-Хассана и продал свою дочь четвёртой женой в его дом. Поначалу купец не мог нарадоваться её страсти и звонкому смеху, но потом стал замечать, что такой оживлённой Надилля была лишь под вечер…

Дневное светило угнетало её, она пряталась по тёмным углам, почти ничего не ела, была нелюдимой и странной. Казалось, она ждала лишь прихода ночной прохлады, чтобы улыбнуться своему возлюбленному мужу и господину, дабы нежными поцелуями стереть дневные печали с его чела. Но как-то раз, проснувшись ночью, купец почувствовал, что Надилли рядом нет, её половина постели была холодна… Лёва-джан, а куда мы, собственно, пришли?

– Ходжа, не отвлекайся, я всё контролирую. Итак, этой девульки в постели не оказалось, а что, остальные три жены по-прежнему лежали с другого бока?

– Куда ты меня притащил?!! – едва не срываясь на визг, взмолился герой народных анекдотов. И, поверьте, у него были на это причины…

– Ну-у, не знаю точно… Тётка вроде сюда забежала, зажгла пару старомодных лампочек и снова куда-то дунула. Давай осмотримся, она наверняка сейчас придет, у неё и спросишь. – Оболенский чуть виновато обвёл руками всё подземелье. Они находились в каком-то подобии заброшенного склепа, тускло освещаемом погребальными светильниками. Рядком стояли каменные саркофаги, к стенам были прислонены могильные плиты, на полу валялись куски гранита и мрамора, зубила и молоток. Казалось, тут собирались делать капитальный ремонт, но почему-то приостановили работы…