Ружья Авалона - Желязны Роджер Джозеф - Страница 29

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Фургон монотонно поскрипывал, солнце клонилось к западу, но еще припекало. Позади на ящиках храпел Ганелон, и я завидовал его шумному занятию. Он спал уже несколько часов, а я третий день проводил без отдыха.

Нас от города теперь отделяло миль пятнадцать, мы ехали на северо-восток. Дойль, увы, не успел вовремя выполнить весь заказ, но мы с Ганелоном живо убедили его закрыть лавку и поторопиться. А потому задержались на несколько часов. Тогда я был слишком заведен, чтобы спать, а сейчас вовсе не способен на это, ибо управлял фургоном, раздвигая Тени.

Усилием воли я отогнал усталость, отодвинул вечер, прикрылся от солнца облаками. Мы тряслись по глубоким колеям, выбитым в сухой глине. Она была какого-то уродливо-желтого цвета, под колесами раздавался хруст.

С обеих сторон торчала бурая трава, низкорослые изогнутые деревья покрывала толстая мохнатая кора. Вдоль дороги то и дело попадались выходы сланцевой глины.

Я хорошо заплатил Дойлю за его порошок, заодно купил и красивый браслет с условием доставить его леди Даре на следующий день. Алмазы были в мешочке на поясе, Грейсвандир под рукой. Звезда и Огнедышащий Дракон тянули размеренным шагом. Я двигался к своей цели.

Интересно, вернулся ли уже Бенедикт домой? И сколько времени он потеряет на ожидание? Опасность еще не миновала. Тени не были препятствием для него, а след за собой я оставлял отменный. Впрочем, выбирать не из чего. Без фургона я не мог обойтись, приходилось тащиться, к тому же на новую адову скачку сил у меня уже не было. Я осторожно и медленно раздвигал Тени, понимая, что устал и все ощущения мои притуплены. Оставалось надеяться лишь на то, что постепенно увеличивающееся расстояние когда-нибудь отгородит меня от Бенедикта надежной стеной, за которую он не сумеет проникнуть.

На следующих двух милях я вернулся снова к полудню, но погоду сохранял пасмурной — мне нужен был свет, не жара. Удалось даже отыскать легкий ветерок. Правда, запахло дождем, впрочем, риск был оправданным. Нельзя получить все сразу.

Я старался совладать с дремотой и растущим желанием разбудить Ганелона — это можно будет сделать потом. А пока, в начале пути, это опасно, нужно отъехать подальше.

Мне хотелось, чтобы стало светлее, чтобы улучшилась дорога, — я устал от этой проклятой желтой глины, да еще приходилось следить за облаками и не забывать, куда мы едем…

Я потер глаза и несколько раз глубоко вздохнул. Мысли в голове начинали путаться, а мерное постукивание копыт и поскрипывание фургона просто усыпляли. Я уже не чувствовал ни тряски, ни качки. Руки едва удерживали поводья, задремав, я даже выронил их. К счастью, лошади, казалось, сами понимали, чего от них ждут.

Через некоторое время въехав на холм по пологому длинному откосу, мы возвратились в утро. К тому времени небо и вовсе нахмурилось; чтобы хоть как-то разогнать собравшиеся над головой тучи, пришлось отъехать еще на несколько миль и при этом еще не раз сместиться. Дождь мигом превратит дорогу в жижу. Я поморщился, оставил небо в покое и переключил внимание на землю под ногами.

Наконец мы подъехали к ветхому мосту через пересохший ручей. Дорога за ним стала поровнее и не такой желтой. По мере того как мы ехали, под копытами коней она становилась все темнее, тверже и глаже, зазеленела придорожная трава.

Тогда вот и начался дождь.

С ним я немного повоевал, не желая покидать ровную дорогу и траву. Голова моя болела, но ливень утих через четверть мили, и вновь проглянуло солнце.

Солнце… Ах да, солнце.

Мы громыхали дальше. Наконец дорога змеей скользнула меж деревьев с яркой листвой по какой-то впадине. Мы спустились в прохладную долину, по небольшому мостику перебрались через узкую полоску воды на дне пересохшего ручья. Поводья пришлось накрутить на кулак — время от времени я клевал носом. Собственные мысли приходили ко мне откуда-то издалека, я с трудом перебирал их.

В перелеске по правую руку от меня птицы робко начинали провозглашать день. Блестящие капли росы усеивали траву и листья. Воздух стал прохладным, косые лучи утреннего солнца пробивались меж деревьев.

Их пробуждение в этой Тени не могло одурачить мое тело, и я с облегчением услышал, что Ганелон пошевелился и ругнулся. Проспи он чуть подольше — пришлось бы его будить.

Хорошо. Я осторожно потянул за поводья, лошади поняли и остановились. Я поставил фургон на тормоз — мы были еще на подъеме — и нащупал бутыль с водой.

— Эй! — сказал Ганелон, увидев, что я пью. — Оставь и мне глоток.

Я передал ему бутыль.

— Теперь твоя очередь. Мне надо поспать.

Он тянул воду с полминуты, потом шумно выдохнул.

— Да, конечно, — ответил он, переваливаясь через край фургона, — только подожди малость. Природа требует свое.

Ганелон сошел с дороги, а я улегся на его ложе и, подложив под голову вместо подушки плащ, сладостно растянулся там.

Вскоре он сел на место кучера и рывком отпустил тормоз. А потом цокнул языком и легонько прихлопнул вожжами.

— Сейчас утро? — спросил он, не оборачиваясь.

— Да.

— Боже, неужто я проспал целый день и всю ночь?

Я рассмеялся:

— Нет. Просто я сдвигал Тени — ты спал шесть или семь часов.

— Не понимаю, но тем не менее не спорю. А где мы сейчас?

— Просто едем по дороге. Следует отъехать как можно дальше.

— Бенедикт еще может нагнать нас?

— Думаю, да. Потому-то и нельзя сейчас дать лошадям отдохнуть.

— Согласен. Нужно опасаться чего-нибудь определенного?

— Нет.

— Когда тебя разбудить?

— Никогда.

Он замолчал…

Ожидая, пока сон подчинит себе сознание, я, конечно, думал о Даре. Я все время думал о ней.

Для меня все это оказалось совершенно неожиданным. Сперва я даже не воспринимал ее как женщину; лишь оказавшись в моих объятиях, она заставила посмотреть на нее иначе. А секундой позже и мой спинной мозг принялся за дело, ограничив свободу разума, как говорил мне когда-то Фрейд. Алкоголь тут ни при чем, я выпил тогда не слишком много, да он и не подействовал на меня. Почему же я хотел свалить ответственность на что-то еще? Просто чувствовал себя виноватым, вот и все. Родство наше слишком отдаленное, чтобы принимать его во внимание. Не то. И я вовсе не воспользовался ситуацией — она сама знала, зачем ищет меня. Просто обстоятельства заставили меня усомниться в себе самом, прямо в процессе, так сказать. Я хотел добиться большего, чем ее доверия и дружбы, когда мы говорили с ней в первый раз и я вел ее потом через Тени. Я хотел, чтобы часть ее привязанности, веры и любви с Бенедикта перешли на меня. Я хотел, чтобы она была на моей стороне, союзницей в лагере возможных врагов. Я надеялся, что сумею воспользоваться ею, если дела пойдут скверно и в этом окажется необходимость.

Все так. Но я не хотел признаваться себе, что все столь просто. Такое было, разумеется, и окрашивало мои действия в более чем неблагородные тона. С чего бы, интересно? В свое время я успел натворить достаточно куда как более пакостных вещей, и они меня не особенно беспокоили ни тогда, ни теперь. Я боролся с этим чувством, не желая признаться себе в том, но ответ был ясен: девушка мне была небезразлична. Только и всего.

Это не Лоррейн, с которой мы дружили как два усталых ветерана, познавших мировую скорбь. И не Мойра, пробудившая во мне краткий порыв чувств перед тем, как я второй раз ступил на Образ. Все было по-другому. Я и знал-то Дару слишком недолго, чтобы искать тут логику. За моими плечами столетия… но столетним старцем я себя не чувствовал. Наоборот. Я просто позабыл это чувство. Я не хотел влюбляться. Может быть, чуть попозже. А лучше — никогда. Она мне совершенно не пара. Это же еще ребенок. Все, чего она может захотеть, все, что может показаться ей новым и интригующим, я успел вкусить невесть когда. Нет, все неправильно. Не следует влюбляться в нее. Нельзя позволять себе…

Ганелон, фальшивя, напевал чуть слышно какую-то непристойную песенку. Фургон, покачиваясь и поскрипывая, повернул вверх по склону. Лучи солнца упали мне на лицо, и я прикрыл глаза ладонью. Тогда-то забвение ухватило и стиснуло меня.