Охота на гусара - Белянин Андрей Олегович - Страница 27

Да будь он неладен, припёрся-таки! Все мои надежды справить быструю панихиду и удрать, заметая след, подавились собственными иллюзиями. На поляну гордо выехал бывший улан, а за спиной его, на лошадином крупе, сидел невысокий, гладко выбритый незнакомец в одном белье.

– Догнал? – как можно равнодушнее спросил я. – А разнагишал зачем? Любые противоестественные связи с военнопленными строго воспрещены уставом!

– Не догнал, – хмуро признал Храповицкий. – Вот всё, что удалось подобрать на развилке.

К моим ногам упал чёрный чекмень, папаха и… кусок крашеной пакли, по-видимому заменявшей обманщику бороду.

– Ушёл без коня, лесом, там верхом по сугробам – сам чёрт ногу сломит!

– А это кто у тебя?

– А это, позвольте представить, господа, мой давнишний знакомец ещё по детским шалостям, гренадёрского полка отставной подполковник Масленников! Был пленён французами, бежал и добирался к себе в усадьбу по мелколесью. Как видите, враги отняли у него даже штаны-с, бедолага продрог и просит рюмку водки. Я не мог отказать в такой малости своему земляку и единоверцу!

В душе моей зародились недобрые сомнения, но терпеливость – одно из важнейших качеств успеха партизанского. Посему приказал я принять «беглеца» ласково, оказав ему всяческое расположение.

Бывший подполковник усердию нашему явно обрадовался и, выпив рюмку, обстоятельно выпытывал у простодушного друга детства всякие разные вещи про наш летучий отряд. Даже вертлявый Бедряга смекнул что к чему, но продолжал хранить молчание. Господин Масленников же, укутавшись в поданный тулуп, вёл себя до крайности подозрительно и щедро уговаривал нас не заходить в его поместье. Дескать, там подлые французы всё окончательно разграбили, переломали, а за Славками есть чудный трактирчик, в селе Гаврюкове. Знали мы эту ресторацию, как и само село… Им всего год-два назад по специальному указу разрешили поменять одну букву в названии. Хотя прежнее было пусть неблагозвучным, но по меньшей мере честным…

– А что, Денис Васильевич, – тихо подошли сзади Макаров с Бекетовым, – не свистнуть ли казачков да не напомнить ли кое-кому, откуда ноги растут?

– Что-с?! – обомлел я. – Вы на кого… на отца-командира… с угрозами?

– Хм… вообще-то мы не вас имели в виду.

– А кого имели, Храповицкого?

– Нет-с, и не его, – сочувственно переглянулись офицеры, прямолинейно тыча пальцами в узкую спину бесштанного подполковника.

– Ах вон вы что… Не забывайте, господа гусары, он – дворянин, помещик и он здесь на своей земле. Отпустим с миром, а ночью явимся как снег об голову и возьмём с поличным! Есть тут одна стратегическая мыслишка на этот счёт… но мне понадобится ваша помощь.

Отправив Масленникова домой под охраной двух донцов и увязавшегося майора, я собрал всю партию свою и раскрыл карты. Не скрывая слёз гордости, скажу: все шесть с лишним сотен молодцов в единодушном порыве поклялись вернуть миру моё доброе имя! Вот об этом-то, я думаю, прапрапрапрадедушка меня и предупреждал.

Нет, ну в самом деле, мы там воюем, живота не щадя, а тут появляются какие-то мелкопоместные проходимцы и нашей славой прикрывают свои тёмные делишки! Разбой за спиной гусара?! Ну так изменщик сегодня же на собственной шкуре познает, что такое месть поэта-партизана! «Я прижгу ему курдюк раскалённой эпиграммой!»

Пока же, призвав на помощь всю свою фантазию, мы всей партией изобрели сложнейшую и хитроумнейшую интригу, коея обязана была завлечь мерзавца в надёжнейший капкан. А для начала дождался я возвращения Храповицкого и небрежно начал прощупывать подходящие пути:

– А что, друг мой, так ли уж пострадала усадьба Масленниковых?

– Да нет вроде… но зачем же ему было бы врать? – недовольно задрал нос наш знаменитый «путеводитель».

Талалаев шёпотом доложил, что его донцы при разведке отметили полную неприкосновенность барского дома: все окна целы, ограда начищена, везде уют и процветание. А вот ближние сёла – и впрямь хоть шаром покати…

– Ах полно, никто и не думает подозревать друга твоего в несчастии. От беды да от сумы в военное время не зарекаются… Но, как знать, быть может, там найдётся комнатка с ванной? Уж больно не хочется в чёрной деревенской бане с солдатнёй париться… – притворно вздохнул я, зная его слабость: он у нас известный чистюля, за компанию и в туалет не сходит.

– Мм… думаю… как знать, может быть, и…

– О, не омрачай чела думами, – заботливо прервал я. – Уж вечер близится, а меня самого он вряд ли примет. Провинциальные помещики порою отличаются излишней осмотрительностью (доходящей до чванства) – без протекции и на порог не пустят!

– Это только справедливо – мало ли какой народишко из себя благородных изображает, а потом вилок серебряных недосчитаешься!

– Разумеется, разумеется, а есть и такие, которые тайком дочкам хозяйским под столом фигуры неприличные показывают! – вспомнив собственные шалости, поддержал я.

Храповицкий упоённо повыделывался ещё минут десять и «милостиво» согласился сопроводить меня в усадьбу на мытьё под свою «личную ответственность». Первый шаг сделан, остальное дожмём на месте…

Уже потом, с высоты прожитых лет, неоднократно спрашивал себя я: зачем непременно надо было так всё усложнять? Не проще ли свести указанного помещика с пленёнными италийцами, кто-нибудь из них точно бы выдал злодея. Нет, не под пытками, а совершенно добровольно, достаточно было лишь пригрозить отпустить всех на свободу, дескать, уютный Юхнов вам не светит. Ведь в единый миг бы всё выложили, слово чести! Так чего ради на пустом месте из опилок ёлку строить?! Не логично-с…

Однако же так и хочется спросить доморощенных стратегов наших: а где в том интрига? Кто сказал, кто поверил, будто бы на войне нет места веселию, озорству, шутке? Многие важные вещи должно делать из целесообразности и практичности, но тогда бы мы перестали быть русскими!

Ибо в самых непредвиденных сюжетах исхитряется душа наша изобразить великое в смешном, а смешное – углядеть во всём великом. Потому мы и не немцы, не англичане, не шведы, что есть у нас удивительная черта – не умеем мы жить скучно! И сию загадочность иноземцам никак не понять, потому боятся они нас и… восхищаются нами.

Храповицкий слово сдержал и не далее как на закате важно сопроводил «мою светлость» в заветное сельцо. Собственно, села-то там как такового и не было, так – усадьба с барским домом да три-четыре избы для прислуги. Хозяин визиту нашему показался весьма рад и с готовностью провёл к себе в кабинет, дабы продемонстрировать всю разруху.

Мы прошли чистенькими коридорами по благородным коврам, любуясь картинами в дорогих рамах и коллекционным охотничьим оружием, развешанным по стенам, прямо в малюсенькую полутёмную комнатку. Вот тут, должен признать, мы дружно вздрогнули: внутри действительно царили разор и запустение!

До потолка поднималась ломаная мебель, свисали полосы изорванных обоев, белели перья из перины, виднелись осколки битой посуды, и всё это покрывал столетний слой затхлой пыли. Если здесь действительно хозяйничали французы, то сделали они это ещё до рождения дедушки бывшего подполковника… Наивный Храповицкий возмущённо поцокал языком, я тоже счёл долгом сказать нечто утешительное:

– Увы, господа, эти неприятельские мародёры порой так бесцеремонны, что просто жуть!

– Не поверите ли, – радостно завёлся хозяин дома, – а ближайшие сёла злодеи изограбили ещё обильнее! Уж я и так, и эдак помогаю, чем могу, обездоленным, скоро самому придётся по миру идти. Так не дадите ли мне расписку?

– В чём? – не понял я.

– В том, что, видя бедственное положение моё, сим подтверждаете факт полного уничтожения захватчиками всякого имущества помещика Масленникова! Дельце-то несложное, а после войны мне с таковою бумагою и пред очи государевы предстать не зазорно. Небось казна восполнит – не кем-нибудь подписано, самим Денисом Давыдовым!

От восхитительнейшего хамства этого скользкого субъекта у меня онемел язык. В единый миг я был готов застрелить пройдоху, но вовремя вспомнил, какие у меня «пистолеты». Нет-с, надобно доиграть комедию до финиты…