Охота на гусара - Белянин Андрей Олегович - Страница 23

– За мной, воины российские! Чую в себе Силу и ведаю Путь истинный!

– Где наша не пропадала! – махнул рукой я. Редко ли перст Судьбы упирается в лоб самоуверенного дурачка, дозволяя оному творить подвиги, неподвластные и титанам!

Мы двинулись за майором без слова протеста, а он, пугая слух неприятеля гневными воплями, увёл всю партию в чащобу. Враг остановился на опушке, прислушался и… не дерзнул нас преследовать. Вот уж воистину чудо, не знаешь и какому святому пудовую свечку ставить.

Но, как оказалось впоследствии, причина, вынудившая генерала Эверса прекратить погоню, едва не увенчавшуюся разгромом нашим, была проста, как репа. Французы узнали Храповицкого! Памятуя, с каким успехом он водил их по лесам, блуждая в трёх соснах, противник логично предположил, что мы сами заберёмся туда, откуда уж и не выберемся. Партизану партизанская смерть!

Всё вышло, как и хотел проклятый француз: Храповицкий загнал бригаду нашу в такую глушь, что Макар с телятами утопился бы от зависти! Мы сидели непонятно где три дня, голодные, холодные и злобные, как бабуины! На исходе четвёртого, когда было принято единогласное решение утешиться каннибализмом (угадайте, кого мы хотели съесть?!), откуда ни возьмись загрохотали русские пушки… Мы ползли на сей божественный грохот наперегонки со своими же лошадьми. Оказалось, что в полутора верстах атаман Платов с графом Орловым-Денисовым освобождали от бонапартистов Воскресенское. Кто не был спасён своими – не знает истинного счастия!

Любезный граф тут же предложил мне перейти всем отрядом под его надёжную руку, но я выпросил отсрочку решения, покуда не покормлю людей. Следом в лагерь ворвался генерал-адъютант Ожаровский и, видя бедственность положения нашего, показал немедля вступить в свои ряды. Но я и тут выклянчил отсрочку ответа, покуда не накормлю лошадей. Ночью мы тихо снялись и удрали «рассыпным отступлением». Обоим «покровителям» моим я оставил печальственные решпекты о невозможности служить под командой первого из-за поступления ко второму и неимении возможности служить второму из-за поступления под начальствие первого.

Нет, ну сами подумайте, господа, по зрелом размышлении – оно мне надо? Я тут в лесах сам себе голова, хочу – воюю, хочу – книжки читаю, а носиться на побегушках у бригадных генералов – увольте, там и без меня шустрых мальчиков хватает… На всякий пожарный при первом же привале накатал на обоих кляузу армейскому генералу Коновницыну, прося, чтоб впредь меня глупостями не беспокоили. За спасение – благодарим покорно, хотя могли бы выбраться и сами… Опять же несъеденный Храповицкий ещё не раз будет портить мне кровь.

Мы по-прежнему спали, не зажигая костров, ибо перебранками с лесниками насытились по уши, а оголодавшие французы постепенно потянулись в леса, то ли рассчитывая на богатую охоту, то ли в надежде найти нас и резво сдаться.

Скрепя сердце, собирали мы этих хитроумников и таскали за собой, делясь скудным пайком, покуда не представлялся случай сбагрить всех в гостеприимный Юхнов. Многие солдаты неприятеля уже искренне считали его дальней французской провинцией. Так что подчас бывало, партия наша возила за собой до полутыщи пленников, коие терпеливо ждали в указанном месте, покуда мы повоюем и приведём ещё две-три сотни пополнения. Я так думаю, попроси мы хорошенько, они бы нам ещё и помогали…

Видимо, великие наполеоновские войны давно стояли поперёк горла даже самой французской армии. Все хотели закончить этот фарс побыстрее и как можно меньшим количеством человеческих жертв. Это было хорошо понятно всем, но чего я не знал в те поры, так это того, что Бонапарту служат не только люди. И у них свои законы, свои правила…

В ту ночь мы улеглись рано, часов под восемь вечера, так как подъём и поход планировали на полуночь. Три-четыре часа ходу, и можно рушиться неприятелю как снег на голову, прерывая казачьими пиками самый сладкий предрассветный сон французов. Так вот, никакого похода не получилось, ибо я был жестоко и нелицеприятно похищен. Да-с! Такого фортеля моя судьба доныне не выкидывала, но… Говорю о событии сём без чувства ложного стыда и даже с неким оттенком уважения к тем отчаянным храбрецам, что сумели меня умыкнуть.

Итак, я спал, как и все товарищи мои, на сырой земле, в снегу, в грязи, уж как придётся, подложив пару еловых веток и крепко намотав на руку поводья верного скакуна. Ничего особенного не снилось (в смысле ни прапрапрапрадеда, ни его знакомцев!), так, белиберда какая-то о памятных годах в кавалергардии. На мгновение показалось лишь, будто бы ноздрей моих коснулся незнакомый сладковато-дурманный аромат, и душа воспарила к нездешнему. Но уже через минуту-другую, проснувшись от неплавных покачиваний, понял я, что лежу на спине, связанный по рукам и ногам, и везут меня, грешного, неведомо куда на детских санках. Насчёт последнего уверен абсолютно, ибо загребал пятками снег… А вот кто везёт, зачем, почему – сие пока таилось в сумерках догадок.

В густой темноте русского леса не было видно ни зги, но похитители мои уверенно петляли меж сосен, словно бы преотличнейше зная дорогу. Судя по хрусту шагов на снегу, злодеев было трое. По зрелом размышлении я пришёл к выводу, что вряд ли кому интересен как невеста (это на Кавказе их постоянно похищают), а значит, скорее всего, украден как военное лицо. Но в сём виде могу представлять интерес лишь для неприятельской армии, что тоже печально, ибо особенных перспектив не оставляет. Французы так часто клялись покончить в своём тылу с партизанами, что вряд ли ограничатся словесным внушением и устным порицанием.

Грусть, наведённая на меня моей же логикой, оказалась чрезмерной для гусарского оптимизма и даже вызвала первые нервные всхлипы. Орать и рыдать я собирался чуть позднее, как только воры остановятся и вытащат кляп. Или, правильнее, если вытащат… Однако же чаяния мои оправдались, санки замерли, устав скольжением, а мои похитители дышали хрипло и часто. Извернувшись из всех мыслимых и немыслимых сил, я рывком сел и успешнейше выплюнул кляп! Судя по шмяканью, в кого-то попав…

– Только не кричите, подполковник Давидофф, – на хорошем французском с едва уловимым акцентом посоветовали мне. – Ваши люди далеко, а наше начальство не настаивало на том, чтобы получить вас живым, – их устроит любой результат.

– Кто вы? – откашлявшись, вопросил я, так как вокруг по-прежнему не было видно ни зги.

– Мы служим императору.

– Какому?

– Император один, все прочие – самозванцы, узурпировавшие престолы родственников императора, – внятно пояснили мне.

Что ж, поголовной раздачей тронов ретивым родственничкам прославился только Наполеон. Так, значит, наш Александр Первый, по-ихнему, тоже самозванец?! В иное время я бы уже полчаса как дрался, но сейчас мои возможности были ограничены, посему пришлось довольствоваться исключительно сарказмом…

– И что, ваш самоуверенный коротышка так жаждет меня видеть? Наверняка лишь по причине отбития нами обоза с тёплыми кальсонами и краковской колбасой…

– Армия голодает, – сумрачно ответили из темноты.

– А сосульки грызть не пробовали?!

За сии дерзостные слова я был вознаграждён хлёсткой пощёчиной. Ладонь бьющего показалась мне необычайно узкой и холодной, словно бы даже нечеловеческой.

– Нет доблести в том, чтобы бить связанного…

– Может быть, действительно развязать ему руки? Это будет забавно – один человек против трёх эльфов! – раздались сдержанные смешки, словно кто-то тряс мешок с медными бубенчиками.

– Эльфов?! А это, прости господи, кто такие?

– Чёрный Дьявол так плохо учился в школе…

– Да уж знаниями по всякой иноземной шушере не удручался!

Бац! И за эти слова мне вновь досталось по морде. Нет, эти типы точно не французы. У тех культура, обхождение, этикет какой ни есть, а тут чуть что – хлещут по щекам, словно пьяного лакея. Где эстетизм, братцы?

– Мы – представители древнейшей расы, чьим предкам некогда принадлежала вся Британия!