Божественное безумие - Желязны Роджер Джозеф - Страница 2

Когда он проснулся, было темно.

Он был очень пьян.

Пятясь, он прошел к бару и начал выглатывать коктейль в тот самый стакан, из которого пил ночью раньте, и выливать выпитое из стакана обратно в бутылки. Разделить джин и вермут вообще не составило труда: они просто прыгали в воздух, когда он держал над баром открытые бутылки.

И пока это продолжалось, опьянение его становилось все слабее и слабее.

Наконец он остановился перец первым мартини, и в этот момент на часах было 10:07 вечера. Находясь внутри одной галлюцинации, он спрашивал себя о другой. Пойдет ли сейчас время петля к петле, устремляясь вперед, а затем опять назад — по пути его предыдущего припадка?

Нет.

Все шло так, как будто того варианта просто не было.

Он продолжал возвращаться вдоль своего вечера.

Он поднял телефонную трубку, сказал «до свидания», затем заявил Мюррею, что завтра снова не придет на работу, послушал немного, опустил трубку на рычаг и некоторое время смотрел на телефон, пока тот звонил.

Солнце взошло на западе и люди ехали назад на работу.

Он прочитал прогноз погоды и страницу новостей, сложил вечернюю газету и вынес ее в прихожую.

Припадок был длиннее всех предыдущих, но это его не слишком тревожило. Он обосновался в своей галлюцинации и следил, как день переходит в утро.

На рассвете вернулось похмелье, и особенно плохо ему стало, когда он опять лег в постель.

Проснулся он предыдущим вечером. И снова был сильно пьян. Он наполнил выпитым накануне две бутылки, закрыл их пробками и запечатал. Он знал, что вскоре возьмет их с собой в магазин и получит обратно деньги.

Находясь в этом странном времени с извергающим перевернутые проклятья и выплевывающим вино ртом и с глазами, читающими справа налево и снизу вверх, он знал, что новые автомобили возвращаются в Детройт и разбираются на конвейерах, что мертвые пробуждаются в смертные муки и что священники всего мира говорят, отбирая у своих прихожан слово Божие.

Ему хотелось смеяться, но он не мог заставить свои губы сделать это.

Он восстановил две с половиной пачки сигарет.

Затем пришло новое похмелье, он лег в постель, и солнце село на востоке.

Крылатая колесница времени летела перед ним, когда он открыл дверь и сказал «до свидания» своим утешителям, а они сидели и уговаривали его не убиваться так.

И он плакал без слез, когда понял, что должно произойти.

Несмотря на безумие, ему было больно…

…Больно, пока дни катились назад…

…Назад, неумолимо…

…Неумолимо, пока он не понял, что это уже близко.

И мысленно заскрежетал зубами.

Огромны были его горе и ненависть и любовь.

Он был одет в черный костюм и выливал из себя стакан за стаканом, пока люди где-то разрывали лопатами глину, которой была засыпана могила.

Он подъехал на своей машине к похоронному бюро, припарковал ее и забрался в черный сверкающий лимузин.

И все вместе они вернулись на кладбище.

Он стоял среди друзей и слушал проповедника.

«. праху ко прах; золе к Зола», — сказал этот человек, но какие слова тут ни произноси, все равно получается одно и то же.

Гроб положили на катафалк и возвратили в похоронное бюро.

Он отсидел всю службу и пошел домой, восстановил бритвой щетину, загрязнил щеткой зубы и лег в постель.

Проснувшись, он опять оделся в черное и вернулся в бюро.

Все цветы снова были на месте.

Друзья со скорбными лицами убрали свои подписи из книги соболезнований и пожали ему руку. Затем они прошли внутрь, чтобы немного посидеть и посмотреть на закрытый гроб. Потом они еще не пришли, и он остался наедине с директором похоронного заведения.

Затем он остался с самим собой.

Слезы текли вверх по его щекам.

Его костюм и рубашка стали свежими и выглаженными.

Он вернулся домой, разделся, взлохматил расческой волосы. День вокруг него сжался в утро, и он вернулся в постель, чтобы проспать наоборот еще одну ночь.

Проснувшись предыдущим вечером, он понял, куда направляется.

Дважды он напрягал все свои силы, чтобы разорвать ход событий, но безуспешно.

Он хотел умереть. Если бы он убил себя в тот день, сейчас ему не пришлось бы идти туда.

…Он думал о том прошлом, до которого осталось меньше двадцати четырех часов.

Прошлое подкралось к нему тем днем, когда он повел перевернутый разговор о покупке гроба, могилы и похоронных принадлежностей.

Затем он направился домой в самом сильном похмелье из всех и спал, пока не проснулся, чтобы выливать из себя стакан за стаканом и затем вернуться в морг и пойти назад во времени, чтобы повесить телефонную трубку перед тем вызовом, тем вызовом, что нарушил…

…Безмолвие его гнева своим звоном.

Она была мертва.

Сейчас она лежала среди обломков своей машины где-то на девяностом шоссе.

Меряя комнату шагами, куря растущую сигарету, он знал, что она лежит там, окровавленная…

…Затем умирающая, после той аварии на скорости 90 миль в час.

…Затем живая?

Затем невредимая вместе со своим автомобилем и опять живая? А теперь возвращающаяся домой с чудовищной скоростью, чтобы отхлопнуть дверь перед их последним объяснением? Чтобы кричать на него и выслушивать крики в ответ?

Он рыдал без слов. Он мысленно ломал себе руки.

Это не могло остановиться здесь! Нет, не сейчас!

Все его горе и его любовь и ненависть к себе привели его сюда, так близко к тому мгновению…

Это не должно кончиться сейчас!

Затем он двинулся в гостиную, где ноги его вышагивали, губы извергали проклятья, а сам он — ждал.

Дверь открылась.

Она всматривалась в него, и слезы смешались с размазанной тушью на ее щеках.

«! черту к иди и Ну», — ответил он. «! ухожу Я», — сказала она. Она шагнула в прихожую, закрыв дверь. И торопливо повесила пальто в шкаф.

«. считаешь так ты Если», — сказал он, пожав плечами.

«! себя кроме, ком о ни думаешь не Ты», — крикнула она.

«! ребенок как, себя ведешь Ты», — сказал он.

«! прощения попросить бы хотя мог Ты»

Глаза ее сверкнули, как изумруды, сквозь пронзающий разряд, и она опять была живой и прекрасной. Мысленно он ликовал.

Изменение пришло.

— Ты мог хотя бы попросить прощения!