В сетях интриги - Жданов Лев Григорьевич - Страница 15

Переходя на французский язык, она уже смелее, откровеннее сразу повела речь:

– Можете смеяться надо мной, принц! Но я должна сказать все… Я решилась бы жизнь отдать за вас… за одну вашу ласку. Конечно, я не так красива, не умна, как другие, более счастливые. Но чувство мое будет мне оправданием… Я даже решила. Скоро келья укроет мою любовь… мою безнадежную страсть. Ведь вы меня не любите, принц, не правда ли?..

– Ну что вы, княгиня… Не волнуйтесь… прошу вас, – только и мог ответить на этот неожиданный поток признаний юноша.

Но она не унималась:

– Все равно… пусть даже так!.. Но вы не откажете в одной самой чистой, братской ласке?.. Ну, ближе… прошу вас… Один поцелуй… Так!.. Ну, вот видите, я вся ваша… Как Даная, ждущая Олимпийца… О, мой Зевес… мой небожитель! – страстным шепотом проговорила она, принимая совсем позу Данаи на широком диване. – Приди, пролей на меня золотой дождь своей любви… Один миг!.. И я счастлива… на всю жизнь… Один миг!..

Она вытянула руки, слегка касаясь руки Александра, шептала, манила и влекла, вся похожая на вакханку в припадке страсти…

Что-то странное произошло с юношей. Еще за минуту перед тем он сам чувствовал желание схватить красивую, стройную женщину, прижать к себе, ласкать, сжимать в объятиях. Но сейчас, когда она так откровенно, в позе Данаи, зовет, почти требует его ласки?..

Вся мужская гордость пробудилась в нем. Не он, а его хотят взять!.. Этого не будет ни за что, никогда!.. Вдруг быстро, почти резко поднявшись с дивана, он сделал шаг к выходу из беседки, словно прислушиваясь, и, протянув к ней руку, тихо заговорил:

– Тише!.. Сюда идут… меня зовут… Тише!.. Я пойду навстречу… чтобы не вошли… не застали… Чтобы не было толков…

И не успела что-нибудь ответить, сообразить положение Пашет, как он вышел и скрылся за поворотом аллеи.

Только теперь поняв, в чем дело, соскочила с дивана эта новая жена Пентефрия, топнула ногой, глядя вслед уходящему юноше, сжала острые зубы так, что они издали скрип, и, поспешно приведя в порядок прическу, измятую о спинку дивана, оправя туалет, вышла из беседки.

Матушка, появившаяся неизвестно откуда, встретила ее презрительным взглядом.

– Дура!

Кинула ей только одно это слово и быстро заковыляла по аллее вперед, туда, ко дворцу, вблизи которого уже мелькал на быстром ходу Александр…

Медленно, опустя голову, двинулась за нею и Пашет.

– Дура, конечно! – сказала и Екатерина, когда какими-то путями узнала о приключении в боскете. – Ну можно ли юношу, почти мальчика, столь стремительно атаковать? Тут и не всякий опытный мужчина найдется как поступить. Юноши любят сами нападать… С ними надо делать вид, что защищаешь крепость, хотя бы и заранее обреченную на полную сдачу. Вот тогда они все забывают на свете и бывают неукротимы. А так?.. Дура и есть! – решила эта многоопытная, всеведущая женщина, хорошо изучившая за долгие годы «науку страсти нежной»…

Шестнадцатого августа переехала Екатерина из Царского в Таврический дворец.

Как и всегда, отъезд состоялся неожиданно для всех. Императрицу забавляла суета, возникающая каждый раз в такие минуты. Лица, которых она брала с собой в карету, кроме Зубова, конечно, непредуведомленные, – в самую последнюю минуту отдавали распоряжение: собирать чемоданы, увязывать сундуки… И, сидя в шестиместной карете, уже на пути, то один, то другой начинали жаловаться и перечислять все, что не успели или позабыли сделать самого важного…

Но Екатерина громко, весело смеялась – и тем кончалось дело.

Карета быстро мчалась… Шесть гайдуков, двенадцать гусар и двенадцать казаков скакали впереди. Сзади камер-пажи и шталмейстер верхами… А до выезда из Царского и даже дальше по шоссе бежали сзади угольщики, молочники, окрестные крестьяне, которых любила одарить и приласкать каждое лето державная помещица – «хозяйка» царскосельских дворцов и земель.

Второго сентября начались в столице блестящие празднества по случаю заключения выгодного, почетного мира с Турцией и длились две недели. И наконец 28 сентября – особенно торжественно, при огромном стечении народа вокруг Зимнего дворца, в его большой церкви состоялось бракосочетание Александра и Елизаветы.

Грохотали пушки, гудели все колокола… клики восторга потрясали даже окна дворца, вырываясь из десятков тысяч орудий там, внизу, где черно от толпы.

Жених и невеста, одинаково прекрасные собой, были одеты: он – в белом сребротканом глазетовом кафтане, она – в таком же платье. Оба были усыпаны алмазами, бриллиантами с ног до головы и горели в ослепительных лучах, отражая тысячи огней, зажженных в храме. Венец над братом держал Константин, а над невестой – канцлер Безбородко. После обряда молодые сошли с возвышения и приняли благословение императрицы, которая плакала от радости, так же как угрюмый Павел и жена его.

Все, бывшие на этом венчанье, остались надолго очарованы редким зрелищем этой чудной пары. Три дня гудели колокола. Торжества длились целых две недели и закончились только 11 октября небывалым фейерверком, сожженным на Царицыном лугу, причем сгорело пороху столько, что, по словам Федора Ростопчина, «хватило бы на целую войну с державой среднего калибра или, по крайности, для сражения более кровопролитного, чем брак прелестного принца на очаровательной принцессе».

Удар веером от ВагЬе Голицыной был ответом на шутку.

Милости, награды сыпались, лились рекой, и все хватали их на лету…

Императрица была в неописуемом восторге, но и она устала под конец. А про «молодых» и говорить нечего.

И отрадное, временное затишье настало наконец после всего этого шума, блеска и торжества. Александр на время все оставил, все забыл: друзей, занятия…

– Он так молод, а жена его так красива! – колко заметил по этому поводу ревнивый прежний любимец Александра Федор Ростопчин…

Глава III

ПЕРВЫЕ ТУЧИ

Очень мало кто видел, что представляла собой огромная площадь полчаса спустя после этого фантастического праздника, где в море разноцветных огней сверкали и переливались бриллиантовые узоры, вензеля, корабли и замки, блестели пламенные солнца, вертелись огненные колеса, широко вокруг раскидывая мириады искр, потоки быстро отгорающих звезд.

Темной, мрачной казалась площадь после конца блестящего зрелища.

Пороховой дым и чад, копоть сала от догорающих и гасимых плошек – отравляли воздух, мешая дышать. Закуренными скелетами стояли остовы сложных сооружений, которые служили поддержкой огненному царству фантазии, городу сверкающих дворцов и разгоняющих мрак искусственных светил… Кое-где балки затлели, и рабочие, солдаты патрулей, усиленных для сооружения, тушили дерево водой, топтали его в землю, добивали огонь, который, потешив людей, словно не хотел сразу гаснуть, еще рвался вспыхнуть хотя бы на миг!

Там и здесь два толстых столба с перекладиной наверху – опора большинства щитов, уже разобранных, – напоминали гигантские виселицы. А веревки, перекинутые через перекладину, при помощи которых люди производили разборку щитов, собирали догоревшие плошки и лампионы, самые силуэты этих людей, чернеющие там, под перекладинами, на темной синеве тихой осенней ночи, дополняли жуткое сходство…

И, осеняя себя крестом, спешили скорее мимо более впечатлительные прохожие, после фейерверка зашедшие на пустую сейчас и плохо освещенную площадь.

Почти такое же полное быстрое превращение произошло и в той дворцовой благодати, в той идиллии, которая одним портила кровь, мутила желчь, а другим казалась весьма недолговечной, а потому и не угрожающей обычному ходу интриг и происков, какими живет большинство людей, окружающих высокую семью.