Последний фаворит (Екатерина II и Зубов) - Жданов Лев Григорьевич - Страница 25

Любезно и снисходительно, в то же время отвечая на приветствия, отдавая поклоны, Зубов довольно торопливо, с озабоченным видом направлялся к покоям императрицы, и многие питавшие надежду перехватить фаворита и узнать от него кое-что или попросить о своих делах ограничивались глубокими поклонами.

Только завидя Салтыкова, фаворит замедлил шаги и первый свернул к нему с приветливым и почтительным поклоном:

– Ваше сиятельство! Каковы в здоровье своем? Слыхал, припадки у вас начались? Теперь, видимо, миновало, благодарение Богу?

– Полегче малость, голубчик мой. Спасибо, не забыл старика. Сказывали мне: справляться присылывал… Помнишь старое – и Бог тебя не забудет…

Платон в это время обменялся приветствиями с Безбородко, Морковым и другими, подошедшими к группе, чтобы хоть краем уха услышать что-нибудь новенькое.

– А что матушка наша? Как ей?

– Да утром, ваше сиятельство, лучше было. Мне приказать изволила, чтобы поехал освежился, поохотился. А тут вдруг, говорят, снова доктора звали. И сейчас он там. Вы уж простите, я тороплюсь…

– Иди, иди с Богом. Узнай и нам скажи…

Зубов пошел дальше. Но у самых дверей, отделясь от остальных групп, его поджидал Валериан с Сегюром.

– Рад видеть вас, граф! – предупреждая вопросы, заговорил Зубов. – Вы не уедете? Я, должно быть, скоро вернусь сюда, и тогда потолкуем. Есть кое-что новое. Пока – на лету – могу вам сказать одно: мои предположения о влиянии светлейшего оказались справедливы. Даже в последнем письме князь прямо пишет: «России, при ее слабости, в годину смут благоразумнее всего обратиться к Англии. Несогласно со здравой политикой особое приближение послов Австрии и Франции. Холодное отношение к другим вызывает, как слышно, сильное недовольство и может повести к осложнениям…»

– Значит, мне предстоит опала, а пруссак и лорд Уайтворт войдут в милость? Так я понял ваше любезное и дружеское сообщение?

– Нисколько. Мы еще поборемся… Хотя великаны-циклопы – сильны, но у нас есть русская пословица: «Не в силе Бог, а в правде…»

– А у нас, у французов, другая: отсутствующие всегда не правы! – улыбаясь и снова повеселев, прибавил Сегюр.

– Пожалуй… Поэтому… Но об остальном после. Я спешу узнать, что с императрицей. Еще увидимся. Валериан, пойдем со мной!..

Оба брата скрылись за дверью, ведущей в покои Екатерины.

– Видели, государь мой, – зашептал неугомонный Зайчик – Голицын, – как наш сокол французика подмасливает? Тут руки греет. А сестричка его, Жеребчиха, с английским послом, с Уайтвортом, махается, шуры-муры завела. Оттуда тоже золото польется ручьем. Папенька в Сенате с живого-мертвого кожу драть стал, сказывают, как лишь его в прокуроры постановили… И братьев пристраивает… Истинно благодетель для семьи наш Зубок дорогой… Ха-ха! Как полагаете, ваше превосходительство? Теперь, сказывают, спит и видит фаворит – светлейшего бы ему сковырнуть. Сам перед ним колечком вьется. Письма пишет сладкие… А корешки свои все больше и больше впускает… Ловко, не правда ли?

– Что же, если зубы растут, значит, еще сильное тело, – уклончиво ответил Безбородко, сам недолюбливающий нового фаворита, но всегда осторожный и уклончивый. – А портиться станет зуб… так у нас в деревнях кузнецы их ловко дергают, «впотемочках»… Зуб на ниточку да раскаленным железом тык в очи! Больной рванется – и здоров. Нет больного зуба, порченого… И другим дела не портит!

– Ха-ха-ха!.. Ловко вы это… аллегорию, ваше сиятельство батюшка мой! Утешили. Я уже светлейшему отпишу… «Впотемочках»… Так и надо, видно, за кузнечное ремесло браться… Ха-ха-ха! Я уж напишу… и помяну, что за сказочку вы мне сказать изволили, ваше сиятельство…

– Рад, что угодил, ваше сиятельство!..

Оба, довольные, разошлись.

Осеннее солнце ярко освещает, но слабо греет покой.

Жарко пылает камин, который по утрам разжигает сама Екатерина, если только здорова.

Сейчас полулежит она на кровати полуодетая, опираясь на высоко взбитые подушки.

После мучительного приступа колики лицо у нее бледно, измято, резко проступают все складки и морщины, которых почти не заметно на этом лице, когда государыня здорова и весела.

Врач Роджерсон, много лет пользующий Екатерину и знакомый со всеми ее особенностями, уже собирался уйти, но при появлении Зубовых задержался после почтительного поклона, ожидая вопросов.

– Что так скоро с охоты? – ласково улыбаясь и протягивая руку одному и другому брату, спросила Екатерина. – Я не ждала так скоро вас видеть… Хотя очень хороню, мой друг, – обратилась она к Платону. – Сердце вам, должно быть, подсказало… Со мной тут неожиданно приключились снова противные колики… Но милый мой Роджерсон так же скоро помог… Видите, я снова чувствую себя хороню… Идите, Роджерсон. Я все сама расскажу. Уж я теперь могу лечить себя вместо вас… Хорошо знаю всякие порядки и лекарства…

Роджерсон отвесил еще поклон и ушел.

– Я так был встревожен, матушка-государыня, когда мне сказали…

– Вижу… верю. Но успокойся. Еще повоюем… и поживем. Сама виновата. Не побереглася давеча на молебствии в соборе… Забываю, что не двадцать мне годочков по-прежнему… когда ни холод, ни жар, ни усталь не ведомы были… Ну да ничего. А удачно ли полевал, друг мой?

– Ничего. Завтра будем есть рагу из зайца собственного лова.

– Великолепно. Очень люблю это рагу… Ты весьма кстати поспел. Там явился принц по моему приглашению… Сам желает рассказать мне о своей баталии, об августовской. Мне приятно будет, чтобы и ты послушал… Мальчуган мой милый, а ты что такой грустный стоишь? Я здорова. Так, пустое было, верь мне, – обратилась Екатерина к Валериану, который скромно стоял поодаль с печальным, смущенным видом.

– Слава Богу, ваше величество! Я уж очень испугался… Да сейчас вижу: и следа нет недуга… Правду сказать, я теперь об ином. Вот, слышу, подвиги кругом свершаются. Принц приехал. Героем. Победу посылает Господь моей государыне на суше и на морях… А я тут сижу… Время теряю… Хотелось бы и мне послужить родине и моей дорогой государыне…

– Ого! Знаю… слышала… Мой маленький Баярд… Мальчик ты мой писаный… Отличиться охота? Не терпится? Ну иди сюда, милый… Красавчик ты мой… – Как ребенка, стала Екатерина гладить по волосам и по лицу Валериана, который весь зарделся от гордости и удовольствия. – Успокойся. Потерпи. Не долго уж осталось. Я писала светлейшему. Ответа жду со дня на день… Туда тебя и пошлем… На суше все же поспокойнее, чем на воде. Жаль мне будет, если что случится. Ишь куколка какая ты… Создан природой на удивление. Не красней. Я могу тебе это сказать. Других не слушай… Вот заметила я: княжна Голицына очень с тобой махаться стала… Ого… Совсем загорелся мальчик… Неужели серьезное дело пошло? Рано еще… рано, дитя мое… Меня слушай. Лучше будет… Нечего, нечего руки целовать. Глаза мне не отведешь тем… Ну, будет. Позвони, узнай: есть там принц? Пусть зовут его, если приехал…

Бодрый, статный, несмотря на года, интересный в своем белом с голубым мундире, принц Нассау-Зиген скоро появился в покое.

– Рада, рада вас видеть, принц… – протянув руку для поцелуя и указывая место у постели, встретила героя Екатерина. – Здоровайтесь, садитесь, рассказывайте: как себя чувствуете после боевых приключений? Я читала подробную реляцию. Но послушать очевидца – это совсем иное, чем читать холодные строки… И обсудим заодно, что дальше делать предстоит… Нам пишут из Версаля, из Лондона, из Берлина, со всех сторон, что следует выиграть одну-две баталии – и мир будет подписан на самых выгодных для нас условиях… Поглядим. Я немножко расклеилась. А вот один ваш вид действует на меня уже чудесным образом… Говорите же. Мы слушаем вас…

– Дело очень было трудное и опасное, государыня. Когда наша гребная флотилия стала все уже и уже сжимать кольцо вокруг ихнего флота, шведы, очевидно, поняли, что лучше поскорей выбраться из западни. По их маневрам я заметил, что они решили прорваться к Зунду. Сделал последние распоряжения, часть моей флотилии укрыл за островами, в засаде, на всякий случай… И не ошибся! 13 августа, часов в одиннадцать утра, они дали первый выстрел с адмиральского корабля… Мы, конечно, перестреливаться по-пустому не стали. Все время лавирую под выстрелами к ним на абордаж… Большие корабли шведов, тяжелые… Не так послушны им, как нам наши скорлупки… Но зато и опасностей больше выпало на нашу долю. Хорошее ядро с их стороны топило целый баркас, полный людьми… Вплавь люди спасались на другие суда… Но все, гвардия особливо, истинно героями оказали себя. Кавалер Литта славою покрыл и оружие вашего величества, и себя. Два-три часа тянется бой… Кружимся мы вокруг кораблей высоких, как злые псы медиоланские кругом ощетиненных кабанов… Держится кучей шведский флот… Удалось наконец нам первый кутер отбить сорокапушечный… Взошли на него… А там, почитай, и людей нет. Успели все враги в лодки прыгнуть – как воробьи, во все стороны брызнули. Там их другие корабли и приняли… Удача ободрила наших… Глядим, и на втором кутере вашего величества флаг вместо шведского взвился… Я на адмиральский корабль главные силы направил. Только мы успели с ним справиться, как я взошел на него, а тут из-за островов гром баталии новой грянул. Часть судов ихних наутек туда кинулась, на нашу засаду наскочила… Но все же битва далеко конца не видит… А уж день клонится к вечеру. Без хлеба, без воды люди по шести-семи часов в огне выдерживают… Я, конечно, сменял отряды, как возможно было… А как стемнело, решил последний удар нанести… Повел все силы в бой… И только к десяти часам Господь помог полное одоление получить над врагами… Уходить стали в свою сторону, разными курсами, кто как успел прорваться мимо наших сил… Да в наших руках тоже немало оставили: кроме корабля адмиральского, четыре кутера сорокапушечных, галеры три… офицеров сорок; матросов мало, тринадцать человек всего. Не хотелось им, видно, в плену сидеть. Вплавь кидаются, если на лодках уйти не успели в минуту последнюю… Потонуло немало… Помяни Господи, души храбрецов, и наших, и ихних!