Под властью фаворита - Жданов Лев Григорьевич - Страница 15

– Пока ты жива… оно бы хорошо… А тебя не станет?.. Да не пугайся уж так этого слова, родная. Думать надо про все… про самое худшее. Ужли за всю любовь и службу мою спасти меня от верной плахи не желаешь?.. А без прямой власти я погиб! Пойми, погиб!.. Пусть не любят, пускай ненавидят, да боялись бы!.. Вот во дворце сейчас бессменный караул стоит: твои верные измайловцы с Кейтом.

Иначе мне и спать бы нельзя спокойно. И тебе тоже… Да невозможно все штыками грозить. А тут, когда сенат, министры все подпишут: «регент Бирон» – и будет так!.. Только пойми ты меня, родная.

– Да подпишут ли?.. Захотят ли?..

– Теперь еще – подпишут! – совсем угрюмо прозвучал ответ фаворита… – Но… поутру, может, уж не захотят.

Анна поняла, что значат эти слова.

Глаза ее раскрылись от ужаса, словно она видела перед собою костлявый облик смерти, вызванный зловещими словами ее любимца. Губы совсем побелели, задергались. С них слабо слетел стон и непонятные слова:

– Господи, вот уж как оно пришло!..

Затем, передохнув, сделав нечеловеческое усилие над собою, понимая всю важность минуты, Анна заговорила почти спокойно и довольно внятно:

– Хорошо… Изготовь указ… принеси… подпишу… Только отдохнуть дай малость… помолиться…

Она закрыла глаза и затихла.

Бирон вздрогнул весь, услыхав такое прямое, твердое согласие. Он почти не ждал его и был напуган им почему-то, хотя только и думал, только и стремился к тому, чтобы услышать эти желанные слова. И, словно рассуждая вслух сам с собою, он ласково, почти нежно заговорил, наклоняясь над Анной:

– Ты не бойся, государыня… Я себе не враг! Вот только бы мне себя на первое время оберечь как-нибудь… А там я и скажу той же принцессе: «Берите себе власть. Я не ищу ее. Вы с принцем величайтеся, а я служить вам стану по-старому…» На этом мы и помиримся… Видишь, как умно придумано: из врагов – друзей себе сделаю. Я помню старую поговорку: если хочешь получить – дай сперва! Даром – ничего на свете…

Он не договорил. Тяжелое, громкое дыхание дало знать фавориту, что больная не выдержала напряжения и снова впала в свое обычное полузабытье, полусон.

«Ничего… Пусть передохнет! – решил Бирон, обдумывая усиленно дальнейшие свои шаги. – А эта бумага здесь полежит пока… Пускай придут и помимо меня получат ее. Так будет лучше… Надо теперь, пока не поздно, попробовать еще одно… А завтра… Нет! Не дожить ей до завтра!» – кинув последний взгляд на спящую, решил Бирон и быстро перешел в соседний покой, отрывисто кинув жене:

– Ступай к государыне… Посиди там! Леди Рондо, может быть, и вы пожелаете! – очень любезно обратился он к англичанке, отдавшей ему низкий реверанс.

Обе женщины поняли, что им надо удалиться отсюда, и поспешно двинулись в опочивальню, прикрывая за собою двойные, тяжелые двери.

Здесь они, разглядев, что Анна спит, уселись у туалетного столика и скоро обе задремали.

Обе фрейлины ушли туда же по знаку герцога.

Елизавета тоже двинулась было за своими собеседницами, но ее остановил голос Бирона:

– Одну минуту, ваше высочество! Мне бы надо было… Я желал… Теперь такой удобный случай…

Обычно решительный и грубоватый голос временщика звучал как-то непривычно мягко; в нем слышались даже почти заискивающие нотки, каких, кроме Анны, никто не слышал у Бирона.

– Герцог желает со м н о ю говорить! – искренне удивилась цесаревна. – Без людей… Не сторонитесь, не избегаете «о п а с н о й» цесаревны… Гм… Видно, что-либо сильно поизменилось на свете!..

– Все осталось по-старому. Только время приспело кой для чего! – уже спокойнее, с обычным достоинством начал Бирон. – Ваше высочество не только чаруете людей женскими прелестями, но и устремляете ум свой в глубину наук. И знаете, что всему бывает своя пора.

– Неужели же моя сестрица призовет к сукцессии меня, а не малютку-племянника, как дело решено? – живо отозвалась цесаревна. – Не верится что-то… – с насмешливой улыбкой продолжала она. – Хотя ваша светлость и заговорили со мною необычайно любезно.

– Вижу, вы не можете мне поверить, принцесса! – с печальной миной вздохнул лукавый временщик. – Да, так и быть должно. Я сам виноват. Но если бы я вам сказал, что именно я молил государыню не делать так, как она пожелала… Говорил, что для народа много ближе дочь Великого Петра, чем внук позабытого, жалкого Ивана, ребенок, именем которого станет править в России чужая, иностранная фамилия… Дитя, которое и здоровьем настолько слабо, что почти нет надежды видеть его возмужалым. Значит, придется ждать других сыновей от того же брауншвейгского принца… А родители – все будут стоять у власти…

– Как вы не любите их! – не удержавшись, уронила цесаревна.

– Я люблю Россию… Смеетесь, ваше высочество!.. Могу ли не любить ее. Дикая, темная, полунищая страна, холодная и мрачная. Царство кнута и дыбы. Да, да!.. Это говорю я, кто всегда пускал в ход плаху и кнуты, принцесса… Не глядите столь удивленно и жестко. Народ ваш не привык еще к человеческим поступкам. Пока его воспитаешь, подобно нашим, европейским людям, – нужен страх!

– Страх вечно близок к тому, кто нагоняет ужас! Так пишет один умный итальянец, герцог.

– Пока я не страшусь никого, кроме Бога… и себя самого. Да, себя!.. Своей любви… Я сказал, что люблю эту страну, куда судьба забросила меня.

– И довольно высоко, не так ли, герцог.

– Вот, вот! – поняв укол, добродушно согласился Бирон. – Я созданье женской, царственной прихоти, раб случая… Все верно. Но я – человек. У меня горячее сердце в сильной груди. Мы, курляндцы, как наши псы, верны до гроба. Я знаю, так враги порою ругают Бирона: «Курляндский пес!» А я людей ставлю хуже, чем моих коней, чем собак!.. Те вернее, отважнее, честнее и… благодарнее. Вот почему я верен д о г р о б а моей госпоже.

Она столько сделала мне, моим детям… Я верен и люблю Россию, где нашел почет, силу, власть! Где живет мое самое мне дорогое: моя семья, дети, та единая на свете, кого я, грубый курляндский пес, любил долго, молча, затаенно!.. Не смея самому себе признаться: к о г о люблю!..

Он умолк, тяжело дыша от притворно скрытого волнения. Но на самом деле хитрец волновался: игра поведена им слишком открыто и смело. Ставка очень велика. Пошлет ли удачу рок, часто служивший его замыслам?!

Елизавета, обычно находчивая, бойкая на словах, отважная в поступках, тоже была теперь подавлена, почти ошеломлена таким внезапным и грубоватым полупризнанием наложника Анны.

Тяжелое молчание длилось несколько мгновений, но показалось бесконечным, и царевна первая решилась нарушить его.

– Герцог, вы… не пьяны сейчас?! Кажется, нет! – надменно, хотя и сдержанно заговорила она. – Так д у м а е т е ли о том, что говорите… Или это я н е п о н и м а ю, что вы хотите сказать.

– Вот, вот, кровь Петра подает голос! – не опуская тяжелого наглого взора, начал Бирон уже новым, решительным тоном. – Но и Петр так не говорил… Он любил простой народ… и женщину из черни мог возвести на трон царей, императоров российских, когда она показалась ему достойной… Но я не стану больше… ни слова не скажу! Я буду действовать. И когда пора настанет, когда завоюю доверие моей богини – приду, назову, кого я долго, молча любил, как мадонну, – я, простой, отважный сын смелого курляндского народа, Бирон, владетельный герцог Курляндии!..

– Да… Вы слишком смелы! – вскочив, бросила ему Елизавета и кинулась к дверям опочивальни. Тысячи спутанных мыслей клубились у нее в мозгу… И, словно против собственной воли остановясь на пороге, она бросила последний взгляд наглецу, который провожал ее своим свинцовым взором. Загадочно прозвучали последние слова царевны:

– Что же… Я буду ждать. Я подожду!..

И она скрылась за дверьми.

Долго еще глядел ей вслед Бирон, стараясь угадать, что означали последние слова Елизаветы: полуобещание или затаенную угрозу!

«Иди, иди, – думалось ему. – Увидишь, что еще будет. Как повелит судьба… Может быть, тут, в этой гордой, прекрасной женщине и скрыто для меня самое главное?.. Поглядим. Ей я никогда не вредил. Если даже победит она… Посмотрим!» – пожимая плечами, решил герцог, позвонил и приказал вошедшему камер-лакею: