Парадокс великого Пта - Жаренов Анатолий Александрович - Страница 6

— Это очень сложно, — пробормотал он. — Но мне кажется, я знаю человека, который располагает более обширными сведениями…

— Вот как? — удивился Ромашов.

У него мелькнула мысль, что старик просто тихий шизофреник. И глаза неестественно блестят. И эта болтовня о составителе трактата о ядах…

— Вот как? — повторил он, изучающе разглядывая старика.

Аптекарь махнул рукой и усмехнулся.

— Я знаю, что вы сейчас подумали, — сказал он. — Конечно, странно. Что может знать провинциальный аптекарь об амазонских обезьянах? Я и не знаю ничего. Почти ничего… Но здесь, в Сосенске, живет человек, который, я уверен… Потому что… Словом, я немного психолог… И я некоторым образом дружен с Беклемишевым. Да, его фамилия Беклемишев. А почему я говорю с вами? Вы случайно оказались моим соседом… Мне кажется, это представляет интерес для вас… Государственная безопасность, так сказать… Я не сообщил вам сразу потому, что… Ну, в общем, вы меня понимаете?

— Смутно, — сказал Ромашов. — Нельзя ли поконкретнее?

Аптекарь пощипал бородку и заговорил вновь. Начал он издалека.

Беклемишев увидел ее на балу у губернского предводителя дворянства. И понял: да, это она, женщина его грез. Его не смущал холодный огонь, горевший в ее глазах. Таким огнем, наверное, пылали глаза Клеопатры. А ее длинная шея была шеей Нефертити. Молодость всегда ищет идеал. Беклемишев создавал идеал по частям. И вдруг увидел его. И он влюбился, если молчаливое поклонение кумиру можно считать любовью…

Ромашов искоса взглянул на Мухортова. Старик покачиваясь на стуле, размеренно повествовал о другом старике. Говорил он серьезно, даже с оттенком некоторой трагедийности в голосе. Но в представлении Ромашова рассказ аптекаря упрямо окрашивался в иронические тона. Слишком далеко от него был старик Беклемишев с его незадавшейся любовью, слишком давно все это происходило, чтобы можно было принять всерьез. Нет, Мухортов не был сумасшедшим, как это показалось сначала Ромашову. Он был просто старомодным чудаком…

— За ней ухаживали многие. Земский врач Столбухин, астматический хлыщ лет сорока, каждый день напоминал о себе букетами георгинов. Франтоватый штабс-капитан Ермаков, кутила и игрок, увивался возле нее на балах и концертах.

А Беклемишев? Его ночи были по-прежнему душными и бессонными. Он приказал не топить камин в спальне. Но это не помогло. Он все время думал о ней, думал чуть ли не до галлюцинаций. По ночам он видел ее в мерцающей глубине каминного зеркала.

Можно было разбить зеркало. Но Беклемишев не сделал этого. Божество жило неподалеку, на Карасунской, в высоком трехэтажном доме со львами у входа. Лакей проводил Беклемишева наверх. Она встретила его улыбкой. Это была улыбка Клеопатры и Нефертити одновременно. Она указала Беклемишеву на колченогую козетку и села рядом…

Так была поставлена точка над i. Провинциальная богиня не поняла уездного Дон-Кихота. Богиня не умела мыслить отвлеченными категориями. Штабс-капитан из местного гарнизона был ей понятнее. Она знала, чего хочет штабс-капитан, и не понимала Беклемишева. Она недвусмысленно намекнула печальному рыцарю на свое земное происхождение.

Беклемишев хотел застрелиться. Но, не сделав этого сразу, он уже не возвращался к мысли покончить со своей любовью столь тривиальным способом. Ему показалось, что есть лучший выход.

Почему он отправился в Южную Америку? Может, потому, что еще в детстве, изучая английский, прочел записки Уолтера Рэли, королевского пирата и царедворца. Может, сказочная страна Эльдорадо привлекла его. А может, Амазонка показалась ему достаточно широкой и глубокой, чтобы утопить в ней свою неразделенную любовь…

Ручеек слов перестал течь… Ромашов приоткрыл глаза. Мухортов, пощипывая бородку, смотрел в сторону.

— Так, — подбодрил его Ромашов. И подумал, что предисловие несколько затянулось. Если Мухортов решил его усыпить, то он может быть доволен. Цель почти достигнута.

— Он написал отчет о путешествии, — медленно произнес Мухортов. — Потом… Понимаете? И послал его в столицу…

— Допустим, — сказал Ромашов. Аптекарь снова пощипал бородку.

— Это было еще до революции. Он так и не получил ответа. Отчет затерялся. Я предлагал Сергею Сергеевичу помощь. Но он сказал, что не имеет смысла… Сердился, как только я затрагивал эту тему… Щепетильный человек… Гордый… Отвергнутый… Теперь вы понимаете, для чего я рассказал историю его любви. Непризнание — это вторая травма…

— Подождите, — перебил его Ромашов. — А откуда у вас такая, м-мм… уверенность, что ли, в научной ценности его работы?

— Честно говоря, — сказал, подумав, аптекарь, — У меня не было уверенности… До последнего времени… Я… Не знаю, как выразиться поточнее… Словом, я сидел у Беклемишева, когда почтальон принес газету с первым сообщением об обезьянах… Сергей Сергеевич, надо сказать, очень сдержанный человек. Не бесстрастный, а именно сдержанный. На его лице вообще нельзя ничего прочитать. Только очень близкие люди понимают, когда он волнуется или сердится… И я… я заметил, что обезьяны его взволновали. И имел неосторожность спросить… И он сказал мне’ “Вам этого не понять, Мухортов. А я уже видел их однажды. И при очень странных обстоятельствах И знаете что, дорогой мой Мухортов, мне казалось что я присутствую при конце света”. Потом он замолчал, замкнулся. Что бы вы подумали на моем месте?

— Не знаю, — покачал головой Ромашов. — На основании таких незначительных фактов гипотезы строить трудно. Это все, что вам известно?

— Да. Нам не довелось больше поговорить. К Сергею Сергеевичу приехали родственники. Тужилины. В доме ежедневно гости, шум, суета. Сейчас Тужилины собираются на рыбалку. Меня приглашают принять участие…

Ромашов зевнул. Провинциальные оракулы его не занимали. Сосенск и Амазонка не укладывались на одной плоскости. Воображение отказывалось искать глубокую связь между нынешними событиями и теми, давними. “Конец света”. Это уже пахло мистикой. Кроме того, если отчеты Беклемишева и существуют, ценности они наверняка не представляют. Иначе ими давно бы заинтересовались.