Парадокс великого Пта - Жаренов Анатолий Александрович - Страница 31

— Я хочу увидеть капище.

— Ты еще слаб. Окрепнешь, мы пойдем туда. Только ты ничего не увидишь. Это не дано никому, кроме Бога”.

“Апрель. Я снова один. Как это все случилось? Голова раскалывается от грохота камней и криков несчастных. Землетрясение было настолько сильным, что, казалось, горы взбесились и кинулись на людей. Мертвы все. А Бог, стоящий в центре капища, как будто смеется. Такой колоссальной жертвы ему еще не приносили никогда. “Приносящий жертву уподобляется Богу…” Я знаю только одно: мне необходимо вернуться. Потому что я отмечен печатью Бога. Теперь во всем мире я единственный, кто посвящен в величайшую и непонятную тайну. Где ее истоки, где ее причины. И никому нельзя рассказать. Этому невозможно поверить, хотя доказательство у меня в руках. Но между мной и тайной стоит смерть…”

Диомидов отодвинул листки в сторону. Их было много, этих листков. Но перечитывал он только те, которые показались ему наиболее любопытными. Кроме дневников, был еще отчет о путешествии. Толстая, добротно сшитая рукопись. В ней содержались сведения об обычаях индейцев аиаи, приводились рецепты разных лекарств, описывались растения и животные, которые встречались на пути Беклемишева. На титульной странице отчета чья-то рука каллиграфическим почерком вывела: “В архив” и поставила дату: “12 августа 1914 года”.

В том году России было не до самодеятельных путешественников.

— Слушай, животное, — сказал Диомидов коту, придя на другой день вечером домой, — ты глупая рыжая скотина. Тебя, конечно, не волнует, что твой хозяин испытывает затруднения. И это еще мягко сказа но. Я просто окончательно запутался в этой чертовшине и уже перестаю понимать, что к чему и кто есть кто.

Говоря это, Диомидов раздевался. Потом стал готовиться к ужину. Коту он кинул кусок колбасы. Дон Педро лениво съел угощение, потерся о ноги хозяина и вспрыгнул ему на плечо. Это было его любимое место. Вторым была пижамная куртка, лежащая на кресле. Кот обожал спать на этой куртке. Устраиваясь, он долго мял ее передними лапами и мурлыкал в экстазе. Диомидов называл это “доением”. “Подоив” пижаму, кот свертывался на ней клубком и засыпал.

Сегодня ему спать не хотелось, и он осторожно укусил Диомидова за ухо. Полковник снял кота с плеча и пересадил в кресло.

— Так будет лучше, — сказал он. — Нам с тобой нужно подумать в спокойной обстановке. Или, может, не думать, а позвонить Зойке и закатиться в кино. Что ты скажешь? Имеем мы право отдохнуть? Правда, уже поздно. И какое дело Зойке до нас с тобой? У нее другие заботы. А мы? Вот именно: “приезжаем — уезжаем”. И не звоним. Вот, брат, как все оборачивается. Дневники мы с тобой прочитали. И что? Ничего. Занавес висит, и никто не торопится его поднимать. Вот ведь какая петрушка. Спросить бы у старика, что он там такое увидел. Да ведь не спросишь. Убили старичка. “Приносящий жертву уподобляется Богу”. Черту лысому он уподобляется. Что это за фраза такая? “Приносящий жертву…” Ишь ты! А может, в самом деле уподобляется? Скажи об этом кому-нибудь — на смех поднимут. Но ведь от ямы в саду не уйдешь. Яма была. И жертва соответственно. Все сходится. Н-да. Вот тебе и штучки-дрючки…

Произнеся этот длинный монолог, Диомидов встал со стула и заходил по комнате. Мысль вертелась в каком-то кругу. Факты нагромождались друг на друга. Чего стоила одна сегодняшняя история с московским Ридашевым. На бульваре к Ридашеву внезапно приблизился Бергсон, показал писателю черный бумажный прямоугольник и попросил спичку. Прикуривая, вполголоса заметил:

— А вы здорово изменились.

Ридашев изумленно взглянул на него и ничего не сказал.

— Потом, — рассказывал Беркутов, — нашему человеку удалось услышать еще одну фразу: “Вы превесело отдыхали в Треблинке, не отрицайте”. Ридашев пожал плечами. Он смотрел на Бергсона так, как смотрят на человека, с которым никогда не встречались. А тот бесцеремонно взял писателя под руку и повел в сторону от бульвара. Ридашев сказал резко: “Что вам надо?” — Бергсон пошел рядом и начал что-то тихо говорить. Ридашев сердито отмахнулся. Потом Бергсон громко сказал:

— Не ломайте дурака! Хенгенау уже нет в живых. А босс идиотов не любит. Советую подумать.

— И пошел прочь, — сказал Беркутов, раскладывая на диомидовском столе пачку фотографий. — Вот Ридашев после разговора, — показал он на последний снимок.

У писателя был явно ошеломленный вид. Диомидов просмотрел все снимки.

— Но ведь и Бергсон ошарашен не меньше, — сказал он Беркутову, указывая на одну из фотографий. Беркутов кивнул и заметил, что все это выглядит довольно глупо.

— Какого дьявола он полез к Ридашеву? — спросил он.

Игра и в самом деле приобретала какой-то глупый оттенок. Неужели они заметили наблюдение и начали путать следы? Но тогда почему Бергсон стал действовать так примитивно и грубо? И какого Хенгенау он имел в виду? Неужели того эсэсовца, про которого рассказывал Курт Мейер? Значит, история с обезьянами связана с делом Беклемишева. Выходит, что старика убили не только для того, чтобы заполучить эту непонятную трость. И эта история с московским Ридашевым. Кто звонил ему, кто требовал вернуть дневники? Если предположить, что звонил Бергсон, то выходит, что это надо было ему для того, чтобы проверить: тому ли человеку он звонит? Допустим, звонил Бергсон. Ридашев понес дневники, и Бергсон удостоверился, что это тот человек, который ему нужен. Но в таком случае как объяснить недоумение Ридашева? Оно было неподдельным. А если Бергсон сунулся не по адресу? Но ведь это ерунда. Опытный агент не может поступить так опрометчиво. Что-то тут не так.

— Порочный круг, — сказал Беркутов, внимательно слушавший рассуждения Диомидова.

— Что? — откликнулся тот.

— Я говорю: порочный круг, и в нем два Ридашева. Замкнутый круг.

— Вы что? Математикой стали увлекаться? — спросил Диомидов, усмехнувшись.

— Да нет, это я так, — смутился Беркутов. — Для пущей образности.

— Знаете что? Нам, дорогой мой Беркутов, надо не круги придумывать, а версии. Есть у вас, к примеру, какая-нибудь версия?

— Я… Я считал… — промямлил Беркутов.