Убийственное лето - Жапризо Себастьян - Страница 26

В восьмом классе она отличалась только по математике. Бог наградил ее способностями в этой области еще от рождения. Но уроки она не готовила вовсе. В свободные от учебы дни уходила с Габриелем. Сидела рядом, пока тот работал. Поначалу он ни за что не хотел, чтобы она ему помогала заделывать ямы на дороге или подрезать деревья, но постепенно смирился.

Габриель сам тоже переменился. Когда она, например, мылась, он уже не смел войти в комнату. Он боялся увидеть ее иными глазами, не как свою дочь, хотя это уже произошло. Однажды она заметила: «Папа, ты не целуешь меня, как прежде. Ты не любишь меня больше?» Он ответил: «Ты теперь взрослая». Да, она стала взрослой, красивой и чувствовала, что ее папа больше не входит, когда она моется, и не целует так горячо, как прежде. Она больше не гордилась его должностью. Может, слышала, как товарищи по школе подшучивают над папашей Девинем. А однажды вернулась растрепанная, подравшись с Пеллегреном, сыном столяра. Она сказала: «Я дала ему хорошую взбучку. Запомнит он мои зубы». На другой день пришла мать Пеллегрена – ее сын моложе моей дочери на год – и сказала, что Элиана укусила того в плечо, локоть и даже в бедро. Я рассмеялась и посоветовала, чтобы ее сын не распускал язык. Она со злостью ответила: «Вы настоящая немка». И ушла.

Некоторое время мы еще жили как положено семье, но я чувствовала, что это ненадолго. Я не могла предвидеть того, что случится, но знала, знала, что непременно что-то произойдет: жизнь ведь длинная и мерзкая, и надо ее вынести.

14 октября 1971 года, в начале дня, моя дочь ушла со своим папой подрезать деревья на дороге. Ей было 15 лет. Они вдвоем несли большую лестницу – он впереди. Я вижу эту картину, словно все случилось вчера. В предыдущие недели шли дожди. Было тепло и очень влажно. Спустя два часа она прибежала и, как безумная, захлебываясь, рассказала, что изо всей силы ударила Габриеля лопатой по голове и убила его.

Приговор

1

Закрываю за собой дверь, оставив глухарку на кухне, и пересекаю двор. Ноги у меня не гнутся. Иду в своем новом, шелестящем при каждом шаге платье, вся опустошенная, словно кровь ушла из тела. Матерь всех скорбящих выжимает у колодца белье и, похоже, спрашивает, куда это я намылилась. Но я не отвечаю.

Сразу за воротами меня начинает мутить. Прислоняюсь к стене и приказываю себе стоять прямо, а то какая-нибудь шваль из деревни увидит. Болит затылок, в глазах потемнело, и слезы бегут. Непонятно, как может земля вдруг ужаться до такого маленького кусочка, на котором я сейчас стою? Проходит, наверно, тысяча лет, прежде чем наконец прихожу в себя и вижу, что опустилась на колени.

Потом, как обычно, боль проходит.

Встаю. Послюнявив руку, вытираю колени. Нахожу упавшую матерчатую сумку. Зачем это я вышла на улицу? Ах да – поехать в Брюске к моей учительнице мадемуазель Дье. Но нужда в этом отпала. Я просила ее выяснить, кто были те люди на грузовике, которые приезжали в ноябре 1955 года в Аррам. Теперь знаю. К тому же эта дубина, головой ручаюсь, ничего не узнала. Она – староста, единственный в деревне образованный человек, никому и в голову не придет рыться в ее книгах, пока не перестанут расти леса и их не начнут жечь. Небось кусает по ночам подушку, вспоминая, что я ей пообещала в прошлый раз, если она вставит всего-то ерунду в запись о моем рождении. Она же ответила, что сама знает, что хорошо, а что плохо. И упрямо нудила, что мой отец неизвестен. Ну идиотка! Прямо думать о ней не хочется.

Под раскаленным солнцем иду по своей тени вдоль дороги, пока меня не догоняет на своей развалюхе – кто бы вы думали? – Меррио, пенсионер-железнодорожник. Со скрипом притормозив, он поправляет свои густые седые волосы и обращается ко мне как к Деве Марии. Я отвечаю, что иду не в город, а к Массиням. И, вся такая любезная, натянув юбку на коленки, сажусь в машину, спасибо, господин Меррио, просто цирк! В его колымаге пахнет кошками, и приходится кричать. Он и кричит: «Вы выходите замуж за Пинг-Понга?» Я кричу в ответ: «Да. У меня зудит в одном месте». – «Что такое?» – не понимает тот. Ну в точности глухарка. Только я в тысячу, миллион раз меньше люблю его, чем старушонку. Да ладно. Он кричит снова, что убили его кота, и причитает по поводу людской злобы. Я качаю головой, мол, мне его страшно жаль, но слушать не слушаю. Боюсь лишь, что старый дурень снова вообразит себя на рельсах и проглядит вираж.

Помнится, Бу-Бу обвинил меня, будто это я убила камнем кошку. Почему именно меня? Ну и смешной! Сохнет по Эне и боится рано или поздно оказаться с ней в постели, вот и возводит напраслину. Лишь бы я выглядела мерзкой, психованной или вроде того. Да, ненавижу собак, кошек, любых животных. Мне противно прикоснуться к ним кончиком палки, но я не раздавлю даже муравья. Мне-то ясно, кто убивает кошек Меррио. Но я не доносчица. К тому же мне плевать.

Целая и невредимая, вылезаю из машины у тропинки к ферме Жоржа Массиня. Говорю: «Спасибо, господин Меррио, горячий привет вашей жене». Он говорит: «Надеюсь, мы будем приглашены на свадьбу?» Я отвечаю: «А как же!» Сладкая как мед, награждаю его улыбкой выпускницы приходской школы. Я ведь это делаю ради человека, который может оказаться в могиле еще до обеда, стоит машине сверзиться в пропасть на следующем повороте. Не знаю почему, но я просто таю при виде стариков.

У Массиней я прежде не бывала. Земля здесь красная, а стены дома из серого камня. Ферма у них побольше, чем у Пинг-Понга, и порядка больше. Во дворе на цепи лает собака. Все выходят посмотреть, кого это принесло, – Жорж, три его сестры, сто четырнадцать племянников и племянниц, мать, одна из своячениц и черт знает кто еще. Я держусь подальше от собаки. Жорж направляется ко мне, вытирая руки об штаны. Солнце палит нещадно, все вокруг высохло и выглядит уныло. Он говорит: «Это ты?» – словно я ему снюсь. «Мне надо с тобой поговорить, – отвечаю. – Ты не очень занят? Мог бы отвезти меня в город?» Поразмыслив минуты две, он отвечает: «Как хочешь. Но поговорить мы можем и здесь, нам никто не помешает». Остальные молча смотрят на меня. Я говорю – нет, мне все равно надо в город.

Пока он выруливает свой грузовик, жду у ворот. Он ничего не объясняет своим. Хочет выглядеть хозяином, которому не перед кем отчитываться. Проехав, немного, прошу притормозить. Пришла извиниться, говорю, не смогу пригласить его на свадьбу. Он отвечает – нормально, все понятно. И серьезно кивает головой. У него рыжие вьющиеся волосы, квадратное лицо, смахивает на американского актера из фильма «Площадь Пейтон», имени вот не помню. Я говорю: «Жаль, что из-за меня у вас с Монтечари разладилось». Он отвечает: «Ну что с того, если Пинг-Понг не хочет видеть меня на свадьбе? Потом все утрясется. Мы с ним снова будем друзьями».

Мне совсем нетрудно кое-что добавить, чтобы раздразнить, но я пришла не для этого и сижу целую тысячу лет, прикрыв коленки, бессловесная, как статуя Целомудрия. Наконец он вздыхает. Я тоже. И говорю: «Мне рассказывали, что мамаша Монтечари провела у вас всю ночь, когда умер твой отец». Он говорит: «Да?» – как человек, который был тогда слишком мал и не помнит. Я спрашиваю: «Когда он умер?» Сначала он говорит – в 1956 году, затем – нет, в 1955-м, в ноябре. Ему тогда было пять лет, он однолетка с Микки. И продолжает: «Все воскресенье тогда гуляли на крестинах моей сестры Жо, а на другой день, по снегу, отец на своем тракторе пытался выкорчевать здоровенный пень от каштана и перевернулся».

Сердце у меня бьется и голос немного дрожит, когда я говорю: «Вот незадача!» – но получается кстати. Стало быть, папаша Массинь умер в понедельник – в понедельник 21 ноября 1955 года. И это проясняет одну вещь, которая смутила меня в разговоре с глухаркой. Те трое, напавшие на мою мать, уехали в субботу поздно вечером. Часа она не помнит, никак не могла вспомнить, но было одиннадцать вечера или даже полночь. Когда глухарка мне рассказывала, я тотчас представила себе десятилетнего Пинг-Понга, стоящего – спустя час или два! – между коленями отца, когда тот пил вино с теми двумя падлами. Теперь мне ясно, что было слишком поздно и они слишком много выпили у нас, чтобы привезти механическое пианино в ту же субботу, и отложили это до понедельника.