Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Затерянные в океане - Жаколио Луи - Страница 39


39
Изменить размер шрифта:

Этого убежища не знал и сам Лао Тсин; он мог сноситься с Квангом только через одного посыльного из малайцев, некоего Саранги, которого Фо поместил при нем. Но эти сношения были строго ограничены одним условием, а именно: Лао Тсин мог посылать к Квашу этого человека, только отвечая на его запросы, но не по собственному желанию и усмотрению, что, разумеется, было далеко не одно и то же. Банкир беспрекословно подчинился этому условию, зная, что нарушение его дорого бы ему стоило, но когда прошло почти два года без всяких известий о том, что делает Кванг в своем тайном убежище, то однажды он дал себе слово непременно узнать об этом, послав туда малайца под благовидным предлогом, что в его кассе накопилось столько золота и разных ценностей, что он решительно не знает, как с ними быть, куда их пристроить.

Это намерение его случайно совпало с новым раутом, который он намерен был дать в своем загородном дворце, названном им «Уютным Уголком».

Утром в тот день он отправился в свою контору, где дела шли своим обычным чередом: приходили и уходили посетители, получали и уплачивали. Когда он вошел в кабинет, наполненный целой коллекцией всяких редкостей, его молодой клерк Лай Пинг тотчас же явился к патрону с листом шелковой бумаги, на котором сведен был счет операциям, совершенным в предыдущий день.

– Хорошо, милейший мой, хорошо! – одобрил Лао Тсин, бросая рассеянный взор на поданный ему лист. – Только я сегодня не буду этим заниматься, а принеси ты мне все завтра в Уютный Уголок: завтра, по случаю сегодняшнего раута, я не буду в городе, так как вечер протянется до утра. Да устрой все так, чтобы тебе можно было прийти сегодня отобедать со мной.

Говоря это, Лао Тсин отечески коснулся рукой щеки юноши, который покраснел от удовольствия.

– Когда ты будешь писать матери, – продолжал он, – то можешь сказать ей, что я по-прежнему доволен тобой и собираюсь назначить тебя управляющим моего дома в Батавии, по достижении, конечно, тобой совершеннолетия.

– Вы очень добры ко мне, – сказал растроганный юноша, – и я ежедневно молю наших семейных духов беречь ваше драгоценное здоровье!

– Я знаю, что ты благонравный молодой человек, и вот за это как раз и люблю тебя, а впоследствии ты займешь в моем сердце место, давно уже ставшее свободным после смерти моих двух сыновей, которых призвал к себе Будда.

Последние слова сказаны были с глубоким вздохом, которого не мог удержать старый Лао Тсин.

– Ну, теперь иди к себе, – закончил он, – и постарайся, чтобы никто не помешал мне заниматься моими личными делами до самого обеда.

– Извините, – сказал юноша, – я должен кое-что сообщить вам…

– Говори, я слушаю.

– Два судна под американским флагом встали на рейд в это утро. У них платежные требования на наш дом.

– Ага, от кого же именно?

– От ван дер Смитсена в Сан-Франциско.

– Хорошо. Пусть отправят посыльных к их командирам, – я их немедленно приму, когда они сойдут на берег.

– Прибыл еще один военный французский фрегат «Бдительный». Этот будет чиниться и запасаться провизией и, кроме того, имеет также дело к вам…

– Слишком много чести для меня, – сказал немного насмешливым тоном Лао Тсин. – Отправь также посыльного к его командиру!

Видя, что патрон находится в хорошем расположении духа, юный клерк продолжал уже смелее:

– Кажется, этот французский фрегат намерен устроить охоту на китайские джонки, которых так много в Малайском архипелаге. Я слышал, что его командир поклялся очистить Малайзию от пиратов, которые недоступны для преследований благодаря рифам и подводным скалам, известным только им одним. Это говорили сегодня утром его матросы, идя на рынок за провизией.

И юноша разразился бы смехом, если бы не боялся и не уважал своего начальника, как отца, в присутствии которого, по китайским понятиям, смех был неприличен, – до того намерение французского фрегата казалось ему забавным!

– А-а, матросы уже говорят об этом? – осведомился Лао Тсин, не выходя из своего задумчивого состояния. – Ну, теперь бедным пиратам ничего не остается, как только покорно сложить свое оружие!

Потом, сделав знак рукой, что аудиенция окончена, и, заперев плотнее дверь за юношей, он сел в свое кресло и смеясь сказал себе вслух по-китайски:

– Это будет война слона с тучей москитов в воздухе!

Но его веселость скоро уступила место серьезным размышлениям, в которые он и углубился.

III

Банкир Лао Тсин. – Два года без известий. – Саранга и неожиданное важное открытие. – Неприступное убежище. – Появление знатных особ.

Лао Тсину было уже под шестьдесят лет, но здоровье не изменило еще ему. Высокого роста, хорошо сложенный, с лицом умным, интеллигентным, он был представителем той сильной и деятельной маньчжурской расы, которая когда-то завоевала Китай и посадила на его трон свою династию императоров. Родом он был из Северного Китая, и потому цвет его кожи был слегка только смуглым, а выразительные и красивые глаза лишь немного расположены вкось, так что с первого взгляда эта свойственная всей монгольской расе особенность была у него почти незаметна. Длинные шелковистые усы ниспадали у Лао Тсина до самой груди, бороды же, по китайской моде, он не имел обыкновения носить.

В общем, вся фигура банкира выражала твердость, соединенную с той проницательностью взгляда, какой отличаются все восточные люди. Он невольно внушал доверие к себе, и с ним действительно можно было иметь дело. Кто был аккуратен и верен в слове и деле, тот всегда с первых же слов мог сойтись с Лао Тсином; зато кто пытался хитрить с ним – никогда не имел успеха в своих намерениях: Лао Тсин тотчас же превращался в истого китайца, обладающего к тому же местными, специфическими малайскими особенностями характера, и тогда от него нельзя было ничего добиться никакому хитрецу.

Просидев более часа в размышлениях, Лао Тсин, казалось, принял наконец какое-то твердое решение.

«Да, – сказал он вслух, вставая с кресла, – это, наконец, невыносимо. Мой старый друг должен простить мне, если я превышу свою власть, потому что обстоятельства прямо вынуждают Меня к такому поступку, не говоря уже о тридцати миллионах, поступивших в кассу общества в течение этих двух лет, – миллионах, с которыми я не знаю, что делать. Не должен ли я также сообщить и об этом французском броненосце, который явился сюда охотиться за нашими джонками?»

Он ударил в гонг, после чего в дверях через минуту появился слуга.

– Где Саранга? – спросил его Лао Тсин.

– В саду, сударь.

– Что он там делает?

– То же, что и всегда, сударь: жует бетель, курит и пьет арак.

– Спроси у него, может ли он уделить мне несколько минут, и если может, пусть придет сюда.

Слуга ушел, и через две минуты в дверях показался Саранга, держа одну руку на губах, а другую у лба, что означает самое почтительное приветствие по малайскому этикету.

– Саранга, – сказал банкир, – уже очень долго мы не видим нашего великого главу!..

– Да, более двух лет, – ответил малаец, считая по пальцам, как ребенок.

– Но теперь ты можешь порадоваться: у меня есть известие для него, с которым ты и отправишься к нему.

При этих словах банкира малаец не мог сдержать радостного восклицания.

– Ах, – воскликнул он, – вот чего Саранга давно желает! Возвратиться на остров Иен, туда, где прошла его молодость, – ведь это истинное счастье!

Лао Тсин тотчас же быстро записал название острова, невольно сорвавшееся с языка малайца, чего тот в пылу радости даже не заметил, и сказал про себя: «Вот открытие вдвойне драгоценное, потому что выпытать его мне не стоило никаких предосудительных подходов».

Таким образом малаец проговорился о том, о чем он дал клятву молчать под страхом смертной казни!.. Впрочем, он испытывал такую фанатичную преданность Квангу, что не задумался бы сам пронзить себя кинжалом, если бы убедился, что вверенная ему тайна против его воли слетела с его языка…