Затерянные в океане - Жаколио Луи - Страница 20

Бедная женщина давно уже убедилась, что брак с Сегеном не принес ее дочери ожидаемого счастья.

В скором времени после решения судом участи Бартеса Прево-Лемер получил письмо от его отца, старого генерала. Заканчивая свое скорбное послание, несчастный отец выражал надежду, что Провидение не покарает банкира в его делах тем злом, которое причинил он его ни в чем не виновному сыну. Прево-Лемер скрыл это письмо от жены. Теперь он вспомнил о нем и погрузился в тяжелые, горькие думы… Да, он мог бы спасти Бартеса, если бы продолжал быть стойким в своем первоначальном о нем мнении; без особенного даже труда он мог бы помешать его аресту и отправлению в Мазас и прекратить таким образом дело в его зародыше. Он сказал бы просто и решительно начальнику сыскной полиции: «Послушайте, вы не станете преследовать против моего желания моего будущего зятя, – могу даже сказать, действительного зятя, потому что молодой человек формально уже обручен с моей дочерью, и все это видели и знают. Размеры приданого уже определены и решены, и я ему уже передал управление моим домом и все необходимые полномочия». Он принес вам жалобу на крупную кражу в кассе, надеясь с вашей помощью найти вора, – а вы его арестуете, как преступника! Есть ли тут смысл? Не достает только вам арестовать меня самого. К тому же Бартес ошибается: он думает, что случилась кража, а я нахожу, что это не что иное, как простая ошибка в счетах, которая в свое время будет обнаружена… Одно из двух: или Бартес – уже мой компаньон, и тогда недоразумение может быть улажено обыкновенным сведением счетов между нами, или он еще продолжает оставаться моим кассиром, и в таком случае вам нечего тут делать, так как я никакой жалобы не приношу и прямо заявляю вам, что кражи в этом деле не вижу. Согласитесь, немного странно – уверять кого-нибудь против его желания в том, что его обокрали!»

Ни один судья не стал бы противоречить, выслушав такое решительное заявление!

Да, все это так, и он высказался бы ясно и определенно. К несчастью, он имел дело с людьми своего ремесла, своей профессии, которые нелегко выпускают из рук «громкое дело»! Начальник сыскной полиции и следственный судья поставили ему на вид, что раз половина крупной кражи, пятьсот тысяч франков, найдена в квартире его кассира, он не имеет уже права смотреть на дело так легко. Они привели ему в пример множество подобных случаев, когда честные люди оставались таковыми в течение многих лет, но потом вдруг, в один прекрасный день, оказывались преступниками! Наконец, кто может с уверенностью сказать ему, что подобных проделок с деньгами не случалось уже много раз и прежде в его доме, но так, что все выходило шито-крыто? В таком крупном учреждении, как его банк, разные злоупотребления могут обнаружиться не скоро… И сколько солидных банкирских домов было уже скомпрометировано подобным образом?!

Поколебленный всеми этими доводами, оглушенный громким хором слишком усердных блюстителей общественной нравственности и правды, не желавших выпустить лакомый кусок из своих рук, банкир позволил убедить себя в виновности своего нареченного зятя, и дело последнего было проиграно. Мало того, – он так сумел уверить себя в его виновности, что сам стал уверять в ней других, например, жену, яростно нападая на человека, которого всегда знал как честного и в преступности которого в сущности ничто его не убеждало.

Празднуя снова свое семейное торжество, но будучи далеко не в праздничном настроении, он опять уединился с женой в ту же самую маленькую гостиную, где год назад решал с ней счастье своей дочери, и начал теперь высказывать ей все наболевшее и накипевшее за год в его душе: он был увлечен в дурную сторону людьми, привыкшими видеть всюду обман и преступление, его ослепили и, сильно возбудив его подозрительность, натравили на этого несчастного Эдмона… Но все тогда были кругом в таком же возбуждении, не исключая и самого подсудимого, который, оправдываясь, так резко говорил против него, своего патрона, что надолго оставил неприятное о себе воспоминание.

– Ничего не остается, – сказал он в заключение жене, – как постараться забыть, похоронить это навсегда!

– Если только забвение возможно для нас, – ответила с прежней горечью жена, – мы ведь видим уже, что не дали счастья нашей дочери. Мы дали ей в мужья такого человека, который не способен составить счастье своей жены и который очень скоро сбросил с себя маску! Согласись, что я его разгадала: холодная, честолюбивая, расчетливая натура, и ни капли умения ценить сердечные сокровища Стефании, характера которой он Даже не понимает!

– Надеюсь, по крайней мере, что наш дом в верных руках, – попытался утешить себя старый банкир.

– Кто знает? Ты теперь смотришь за ним и удерживаешь его от излишней наклонности к спекуляциям, на которые он так падок; но когда не станет тебя, – ни я, ни Стефания не будем в состоянии обуздывать его.

– Но я еще не предполагаю так скоро оставить свое место, – возразил банкир.

– Да хранит тебя Бог – не для нас с дочерью, – мы вполне обеспечены во всем, – но для чести дома, который ты основал, и для будущих наших внуков!

В эту минуту вошел камердинер и подал банкиру письмо на подносе.

Тот вскрыл его и, побледнев, передал жене. Письмо заключало в себе несколько строк:

Господину Жюлю Прево-Лемеру, в Париже.

Я вам служил четырнадцать лет с преданностью и искренностью, которые никогда не обманывали вас. В благодарность за то вы посылаете меня в ссылку, тогда как ваша совесть говорила вам, что я невиновен. Помните же это! Если когда-нибудь вы окажетесь в моей власти, вы не найдете во мне жалости к себе, как не нашел ее в вас мой старик-отец!

В этот вечер меня увозят из Франции. Не желайте увидеть меня опять в ее пределах!

Эдмон Бартес

Письмо выскользнуло из рук несчастной женщины к ее ногам, и слезы, которые она с трудом сдерживала, потекли по ее бледным, исхудалым щекам.

– Он грозит нам! – воскликнул Прево-Лемер наполовину с горечью, наполовину с задетым самолюбием. – Чем же может быть опасен нам этот несчастный, живя в качестве преступника там, на этом далеком острове?

– Я не знаю, – отвечала госпожа Прево-Лемер, с глазами, все еще полными слез. – Но он имеет право если не грозить, то по крайней мере жаловаться на свою участь!

На другой день «Petit Journal» поместила на своей четвертой странице следующее не совсем обычное объявление:

Заявление от "X.Y.Z. 306» получено. Благодарю! До скорого свидания – или прощайте навсегда!

XIII

Военное судно с китайским флагом. – Его экипаж. – Донесение ночной стражи. – Французский врач. – Безнадежная консультация. – Герои уличных историй.

Однажды утром жители Сан-Франциско, живущие в окрестностях порта, а также моряки разных судов, находившихся на стоянке, были немало удивлены, увидев около верфи, служащей продолжением Вашингтонской улицы, великолепное военное судно, с желтым флагом на носу; на флаге, в самом центре его, был изображен красный дракон – очевидно, герб китайского богдыхана.

Никто вечером, накануне этого утра, не заметил интересного судна, которое было в новинку для жителей столицы Калифорнии. По словам стражи на верфи, оно пришло ночью, без лоцмана, и с такой уверенностью заняло место в порту, словно последний был ему давно знаком.

Судно было не из больших – всего около семидесяти пяти метров в длину, но зато построено было по всем правилам новейшего судостроительного искусства. Обшитое броней и вооруженное шестью пушками, оно имело вид небольшого монитора. Пушки двигались по рельсам, которые прикрывал плотный навес для защиты канониров. Но что более всего на судне бросалось в глаза постороннему наблюдателю, – так это резервуары, которые механик мог, когда нужно, наполнять морской водой. С наполненными резервуарами оно опускалось до уровня океана и в таком виде могло плыть совершенно незаметно. Две его мачты ложились тогда вдоль палубы, а пушки скрывались в предназначенное для них место, – и никто не мог бы, заметив одну плывущую палубу, догадаться, что она принадлежит превосходно оснащенному военному судну первого ранга.