Летучий корабль - Белянин Андрей Олегович - Страница 14

Первое, что поразило меня при въезде в город, была непривычная тишина. На улицах не толпился народ, ставни домов закрыты, базар словно вымер, одинокие стрелецкие наряды да случайные прохожие казались выходцами из другой сказки. За ночь моего отсутствия город сменил лицо, и оно мне совершенно не нравилось… Чем ближе мы подъезжали к отделению, тем чаще встречались конные группы царских стрельцов, рыскающих в проулочках. Из-за ставен и заборов робко высовывались испуганные лица лукошкинцев, люди истово крестились при виде нашей кавалькады и поспешно прятались вновь. Вслед нам летел набирающий мощь шепот:

– Слава тебе господи, участковый вернулся…

Ворота в отделение нам распахивали еремеевские стрельцы, почти вся сотня в полной боевой готовности расположилась на дворе. У забора стояли бдительные часовые, у всех парней были зажжены фитили, и выражения лиц говорили о готовности в любую минуту отражать от стен милиции неизвестного врага. Баба Яга расхаживала меж стрельцов, выдавая каждому сухой паек в виде большого куска пирога с капустой и пары головок чищеного лука.

– Иди в терем, Никитушка, там поговорим. А вы, молодцы, бдительность не теряйте, не ровен час, бояре и раньше двенадцати за дело возьмутся…

Даже не пытаясь хоть что-нибудь понять, я послушно направился в горницу, Митька увязался следом. На этот раз Яга не стала его гнать, а, наоборот, потребовала, чтобы мы все сели в кружок, поближе друг к другу.

– Наперед скажи мне главное, Никитушка, чертежи царевы не отыскал ли?

– Нет, – честно признался я, – но есть несколько вполне рабочих версий…

– А с этим ужо погодить придется! – жестко оборвала меня Баба Яга. Судя по всему, положение действительно было крайне серьезное. – Пришла нам всем одна беда, откуда и ждать не ждали… Помнишь, царь-то боярам дозволил свое следствие вести, нашему рука об руку? Ну так вот, бояре-то и дорвались… В сыскном деле, слышь, ни один не волокет, так вот чего они и удумали – Пашку Псурова звать!

Мне это имя ровно ничего не говорило, но Митька отреагировал иначе, вытаращив глаза и хватаясь за голову:

– Бабулечка, как же можно такое, ить он – дурак!

Ну-у… если уж наш Дмитрий называет кого-то дураком, то это очень серьезно… Яга кивком подтвердила мои опасения и настроилась подоходчивее объяснить:

– Пашка-то сам кто – пьянь, голь кабацкая! Да только верный он холоп бояр Бодровых, а они себя в большой силе числят… Но ежели Бог кому силу да положение дает, так в чем другом завсегда ущемляет. Вот и у Бодрова-старшего своего ума отродясь не было, то жениным, то соседским побирался… И вишь, как-то стукнуло ему в башку, будто пьяница придурковатый – на самом деле святой! Юродивый! И советы его слушать надо, аки слово Господнее… Так вот теперь всем расследованием боярским Пашка Псуров и руководит!

– Ну и пусть руководит, а нам-то что? – не сразу осознал я.

– А то, Никитушка, что он себе в помощнички дьяка Филимона взял, и они на пару за одну ноченьку весь город в подозреваемые поставили!

Вот тут и у меня не сразу нашлись слова… Круто! Действительно круто… О таких прецедентах мировая криминалистика еще не слышала. Были случаи, хватали кого попало из подозрительных, но чтобы весь город…

– Нынче на заре, едва петухи пропели, как по всему Лукошкину стрельцы царские разъезжать стали да в окна орать: кто сей же час чертежей государевых не возвернет, того в темницу с пытками, на правеж!

– Не понял… – сбился я. – Это в смысле, кто вернет – тот молодец, а кто нет – того на дыбу?

– Именно так! – грохнула кулачком по столу бабка. – Может, они чего другое в виду имели, а только народ их по-своему понял. Как было сказано, так будет сделано! От всех улиц, кварталов да артелей избранные люди в отделение пришли. Помощи и защиты просют. А дьяк Филимон теперь по городу разъезжает да стращает всех, дескать, теперь я – милиция, мой суд да дело!

– И эту беззаконную бредятину Горох называет «параллельным боярским расследованием»?! Митька, лошадей еще не расседлали? Я еду к царю!

– И я с тобой, касатик. – Яга побежала в свою комнатку за душегрейкой. – Только нам поспешать надо: Пашка да Филимон народу срок до полудни дали…

Я мало спал, очень устал за прошлую ночь и, поверьте, заниматься еще и боярскими диверсиями ни малейшего желания не было. Пусть творят, что хотят, у них есть на это высочайшее монаршее соизволение. С другой стороны, иначе как провокацией такие действия никак не назовешь… Они явно нарывались на конфликт, боярской думе было выгодно любое столкновение с представителями ненавистной милиции, и они специально отдали параллельное расследование заведомым придуркам, точно зная, что я буду вынужден выступить против! Какая-то мышиная возня, и все так не вовремя…

Внешне наш выезд очень напоминал хорошо организованный крестьянский бунт. Стоило выехать за ворота, как на всю улицу раздался душераздирающий, радостный вопль:

– Свершилось, православные! Сыскной воевода за правду-матку супротив самого царя идет!

Мы с Ягой медленно переглянулись, но возразить попросту не успели – за полусотней еремеевских стрельцов стал живенько выстраиваться народ. Как я уже упоминал, люди в Лукошкине отличаются завидной политической активностью. Вплоть до самого царского двора толпа увеличивалась прямо-таки в геометрической прогрессии, а выкрики уличных «пророков» становились все более воинственными и противоречивыми:

– Поберегись, злодеи басурманские! Сам участковый с бабкой Экспертизою к царю на почестен пир едут! Ох и много народу сегодня хмельными полягут… А и не поднять с того хмелю смертного ни мужичка, ни бабы… Эхма, судьба наша расейская!

– Не робей, братва! За друганов идем разбор чинить! Небось не ведает государь ни ухом ни рылом, какой беспредел от его имени по стране прет!

– Г’аждане, надо изб’ать делегатов! Опыт замо’ских ст’ан учит нас, что узу’паторы доб’овольно не отдадут нажитого на’одным го’бом… По’а п’извать их к ответу! Ми’ные пе’егово’ы ни к чему не п’иведут… Мы пойдем д’угим путем!

– Долой! Всех долой! И царя, и бояр, и попов, и… участкового тоже долой! Бога – долой, всю власть долой! Сами своей головой жить будем… Все общее, все народное, все наше!

Разъезды царских стрельцов не то что нам не мешали, а, наоборот, облегченно вздохнув, строились в колонны и дружно маршировали рядом. Как люди военные, они предпочитали не лозунги, а песни:

Таким образом, наше шествие здорово походило то ли на восстание, то ли на гулянье, но в обоих случаях – всенародное… На Гороховом подворье нас встретили наглухо запертые ворота и грозные жерла пушек.

– Фома, – я поманил к себе Еремеева, – принимай командование. Окружить весь двор по периметру тройной цепью стрельцов. Будете сдерживать нездоровый энтузиазм трудового народа. Провокаторов и подстрекателей не лови, завязнешь в уличных беспорядках. Лучше примечай, кто проявлял тараканью активность, потом вызовем в отделение, побеседуем…

– Исполню, как велено, – сурово пообещал он. – А ты что, неужто так в одиночку на царя и пойдешь?

– Не на царя, а к царю, – наставительно поправил я. – Мы быстренько переговорим, и никаких проблем не будет.

– Бедовый ты человек, Никита Иванович… Поверь, зимой к медведю легче войти, чем к Гороху во гневе!

– А куда деваться, долг велит, служба требует… Ты, главное, проследи, чтоб народные массы не ринулись вслед за мной рушить «весь мир насилья», ничем хорошим это не кончится.

Потом были долгие споры с двумя лихими воеводами, чьи стрельцы охраняли ворота. Один считал нужным поставить меня «пред очи государевы», другой уперся – «ни в жисть не пущать»! Кончилось тем, что Баба Яга сотворила в заборе калиточку, сквозь которую мы и попали на царский двор. Вооруженные до зубов бояре набросились на нас мятущейся толпой, и если бы не многоопытный Кашкин – историю лукошкинского отделения можно бы и закончить… Нас отконвоировали в государевы палаты с таким «почетом», что и сам Кощей бы обзавидовался. Со всех сторон стволы, клинки, топоры, копья, безумные глаза и оскаленные в злорадных улыбках зубы. Втолкнули в небольшой зал для дипломатических бесед и оставили одних. Правда, ненадолго. Прежде чем мы сумели запаниковать, с той стороны дверей раздался раздраженный голос: