Факиры-очарователи - Жаколио Луи - Страница 6

К этому фокусу я отнесся скептически, т. к. факир мог легко накануне сговориться с кем-нибудь из слуг, работавших в саду раджи.

Но я этого не сказал, и мы вернулись к месту наших опытов. Опускаясь в кресло, я заметил факиру, что сейчас слишком душно, но он, по-видимому, не обратил внимания на мои слова и казался погруженным в какую-то думу. Вдруг со стола поднялся в воздух, лежавший на книге, пальмовый лист, употребляемый индусами вместо веера. Лист приблизился к моему лицу и начал медленно колыхаться предо мною, навевая прохладу. Я еще более удивился, когда услышал, что вместе со свежестью опахало приносит мне точно очень издалека едва уловимые, но довольно ясные звуки наидва, но не индусского, а того, что поют на утренней заре охотники в горах.

Звуки смолкли, веер упал на свое прежнее место, а я остался с мучительным вопросом: неужели я был жертвой галлюцинации, неужели это была иллюзия, сон, но я не сплю, вот моя комната, вот знакомая терраса, вот Кавиндасами, который собирается уйти позавтракать и отдохнуть несколько часов, так как он не ел и не спал целые сутки. Уходя, факир остановился на пороге двери, и, скрестив на груди руки, он, ни на что не опираясь, стал медленно подниматься вверх и остановился в воздухе на двадцать пять-тридцать сантиметров от земли. Дверь была завешана шелковой портьерой, затканной красными, белыми и золотыми полосами, и я ясно видел, что ноги факира пришлись на уровне шестой от полу полосы.

Как только факир начал подниматься на воздух, я схватил свой хронометр и стал следить за стрелкой. От начала поднятия и до момента, когда ноги очарователя вновь коснулись земли, прошло около десяти минут, причем около пяти минут он держался неподвижно в воздухе.

Теперь, когда я думаю об этом явлении, я допускаю мысль, что видел его в магнетическом сне, т. е., что очарователь заставил меня увидеть то, чего на самом деле не было.

Это единственное допустимое объяснение, так как вряд ли можно было сомневаться в том, что Кавиндасами — магнетизер, обладающий большой силою.

Прощаясь с факиром, я спросил, сможет ли он во всякое время повторить этот опыт.

— Факир мог бы подняться даже до облаков, — бесстрашно ответил мне очарователь.

— Каким образом до этого доходят?

Вопрос этот вырвался у меня невольно, т. к. он уже двадцать раз говорил мне, что он лишь орудие в руках Питри.

Вместо ответа факир торжественно произнес два стиха из Вед:

«Свадьяйе нитьяукта сьят Амбарад аватарати дива».

«Надо, чтобы он был в постоянном общении, посредством созерцательной молитвы, и тогда высший дух снизойдет с неба».

Миссионер Гук в своих очерках путешествия по Тибету, описывает подобное же явление, и я думаю, что это не что иное, как очень искусно выполненный фокус.

Одним из самых обыкновенных фокусов факиров считается их умение влиять на рост растений, т. е., что последние в несколько часов достигают такого развития, на которое в своей естественной жизни они должны потребовать месяцы и даже годы.

Хотя я уже не раз видел это явление у других факиров, но считал его довольно искусной проделкой и, главное, забыл записать, при какой именно обстановке они происходили.

Хотя я видел на деле чудную силу или ловкость факира, но все же мне захотелось заставить его воспроизвести многие явления, которые я уже знал, именно с целью проследить все и не дать ускользнуть ни малейшей подробности.

Мне просто хотелось по возможности затруднить работу факира и постараться изловить его на чем-нибудь.

Он должен был дать мне сегодня еще два сеанса, один днем, от трех до пяти, а другой ночью.

Когда вернувшийся факир узнал о моем желании, он нисколько не удивился, но ответил с обычной простотой:

— Факир к твоим услугам.

— А ты позволишь мне самому выбрать землю, вазу и семя, которое ты заставишь здесь вырасти?

— Вазу и семя, да! Но земля должна быть взята из гнезда кариа.

Кариа — маленькие белые муравьи, которые строят себе громадные муравейники, достигающие иногда восьмидесяти метров в вышину. Их очень много в Индии, и достать земли из их муравейника сущий пустяк.

Я приказал Амуду принести этой земли, обыкновенный горшок из-под цветов и несколько различных семян.

Факир предупредил нубийца, что землю надо хорошенько растереть между двумя камнями, так как муравейники эти складываются очень плотно, и комья этой земли очень крепки.

Хорошо, что он сказал об этом заранее, т. к. в пышных апартаментах раджи неудобно было бы разбивать земляные комья.

Через четверть часа Амуду принес все требуемое, и я велел ему оставить нас вдвоем.

Хотя я и не боялся, что факир соблазнит моего слугу на какую-нибудь проделку, но мне хотелось быть уверенным, что я не пропустил ни одной предосторожности.

Я передал факиру горшок, наполненный беловатой землей. Белые муравьи выпускают из себя на каждую крупинку земли жидкость и склеивают крупинки между собою так крепко, что жилища их делаются совершенно непроницаемыми.

Тихо бормоча ментрамы, слов которых я не мог разобрать, Кавиндасами полил обильно землю водою и начал ее перемешивать. Когда он нашел, что земля достаточно подготовлена, то обратился ко мне с просьбою дать ему какое-нибудь семечко и кусок белой материи.

Случайно мне попалось между семенами, принесенными Амаду, зернышко, я спросил, могу ли я сделать на нем отметку, и на его молчаливый кивок сделал царапину на кожуре зерна и передал его факиру вместе с несколькими метрами кисеи от москитов.

— Скоро я засну сном духов, — сказал мне Кавиндасами.

— Обещай мне, что ты не дотронешься ни до меня, ни до этого горшка.

Это звучало очень торжественно, но пришлось пообещать.

Сильно смоченная водою земля превратилась в довольно жидкую грязь, куда очарователь и посадил зернышко, затем воткнул в горшок свой посох и все это прикрыл куском кисеи, так что концы материи совершенно закрыли горшок. Затем он сел на пол возле в своей обычной позе, простер над импровизированным сооружением руки и впал мало-помалу в полное состояние каталепсии.

Я пообещал не трогать его и не знал, серьезно он это сказал или шутя, но, когда прошло полчаса, а он сидел все так же неподвижно, я убедился, что это не шутка. Самый сильный человек не в состоянии просидеть десяти минут, вытянув перед собою горизонтально руки.

Миновал час, но ни один мускул не дрогнул на лице факира.

Почти голый, с блестящим загорелым телом, с открытыми, устремленными в одну точку глазами, факир походил на бронзовую статую в мистической позе.

Сначала я поместился против него, чтобы ничего не пропустить, но скоро уже не мог выносить его, хотя и полуугасшего взгляда, испускавшего целые потоки магнетических струй.

Сила этого человека была так велика, что в известный момент мне показалось, что все заплясало вокруг меня, мебель, хрусталь, вазы с цветами, казалось, что мозаичный пол террасы колеблется точно волна, вздымаемая ветром, казалось, что и факир готов принять участие во всеобщей пляске.

Желая стряхнуть с себя эту галлюцинацию чувств, следствие слишком напряженного взгляда в глаза факира, я встал и, не теряя из виду последнего, все такого же неподвижного, попеременно смотрел то на него, то на Ганг, чтобы дать отдых глазам.

Я ждал два часа, — солнце быстро приближалось к горизонту, когда легкий вздох заставил меня встрепенуться, факир понемногу приходил в себя.

Если только этот иллюминат из пагод не был в продолжение двух часов в состоянии каталепсии, то значит, он слишком большой артист, который великолепно провел свою роль.

Когда факир, видимо, совершенно пришел в себя, он дал мне знак приблизиться.

Я быстро повиновался.

Сняв осторожно кисею, закрывавшую горшок, он показал мне свежий и зеленый стебель, почти двадцати сантиметров вышины.

Как бы угадывая мою мысль, Кавиндасами запустил пальцы в землю, которая за это время почти высохла, и осторожно извлек растеньице, — на беленькой корневой мочке виднелось зернышко с царапинкой, сделанной мной два часа тому назад.