Сармат. Смерть поправший - Звягинцев Александр Григорьевич - Страница 52

— Нэ гуртуйтэся, громодяны мешочники, шо я казав, усим миста хватыть! — наседал на толпу таможенный чиновник. — В пэршу чэргу прошу громодян, видбувающих на ПМЖ у Израиль. Ваш тэплохид видбувае пэршим. Будь ласка, громодяны, дайтэ прохид.

— Капиталисты, блин, как и местечковые, тоже обслуживаются без очереди, — громко констатировал кто-то, и внимание озлобленной толпы перекинулось на подкативший к контрольно-пропускному пункту белый «БМВ» с иностранными номерами, перед которым сразу раскрылись створки ворот и безропотно расступились владельцы автомобилей с советскими номерными знаками.

Пока таможенники и солдаты-пограничники осматривали машину, офицер в щегольской пограничной форме внимательно изучал документы сияющих бюргерской добропорядочностью супругов Эдварда и Урсулы фон Зильбербард. От этого занятия офицера оторвал телефонный звонок в будке дежурного по контрольно-пропускному пункту.

— Что, что?.. Повторите фамилию? — послушав голос в трубке, крикнул он. — Трещит все, говорите громче!

Савелов, услышав через раскрытую дверь будки его слова, с беззаботным видом взял на руки заплакавшего Зигфрида и запел ему немецкую шутливую песенку. Но малыш не хотел успокаиваться и на немецком языке требовал скорее доставить его к бабушке Магде.

— Забарбадж? — переспросил офицер, морщась от детского плача. — Турки что ли?.. Что, что?.. Не слышу ни хрена!.. С такой фамилией у меня не было. Не было, говорю, глухие, что ли?.. Чего, чего? Повторяю: не было у меня никого с такой фамилией, и машины с такими номерами нет.

В это время Зигфрид зашелся в таком отчаянном плаче, что лицо офицера приняло страдальческое выражение. Он дунул в трубку и, послушав, раздраженно бросил ее на рычаг.

— Ни хрена не разобрать, кого эти опера ищут! — сказал он подошедшему сержанту-пограничнику.

— В машине ничего запрещенного к вывозу не обнаружено, товарищ капитан, — доложил тот. — Из нашего барахла сувениры: матрешки, неваляшки и все такая хренотень.

— А из «их» барахла?

— Пиво, — смутился сержант. — Баварское. Классное...

— Я те дам — классное!..

— Фрау сама три банки открыла... И вам от империалистов перепало, товарищ капитан, — подмигнул сержант и сунул в рукав офицерской шинели бутылку виски.

— Да-а, пивка с воблой сейчас бы в самый бы раз, — смягчился тот и кинул тоскливый взгляд на челноков, сгрудившихся за ограждением. — Начинайте шмонать шелупонь, сержант, но без этого самого, чтоб отплытие не задерживать.

— Есть шмонать шелупонь! — без энтузиазма козырнул тот.

Маленького Зигфрида песенка Савелова не успокоила, и он, не переставая реветь, по-прежнему требовал отвезти его к бабушке Магде. Тщетно пыталась успокоить его и подоспевшая Урсула.

Морщась от детского крика, как от звука бормашины, офицер торопливо проштамповал их паспорта и показал на горловину паромного трюма:

— Битте, герр Зильбербард, битте. Ауфвидерзеен.

Долго уговоривать Савелова не пришлось. Но лишь загнав «БМВ» в трюм парома, не вылезая из салона машины, он смог наконец перевести дух.

— Не знаю, кого благодарить, — вымученно улыбнулся он. — То ли бардак советский, то ли Зигфрида. Вовремя он разревелся, и главное: исключительно на немецком языке.

— На вас лица нет, — с тревогой посмотрела на него Урсула. — Как только выйдем в море, возьмем каюту и хорошенько выспимся.

— А пока не помешала бы чашка горячего кофе.

— Чашка кофе убойные стрессы сегодняшнего дня не снимет. Признаться, герр Эдвард, я бы предпочла сейчас чего-нибудь покрепче.

— Гениальная идея! — согласился Савелов и вытянул из холодильной сумки бутылку бренди.

— За успех нашего безнадежного дела! — разлив бренди в пластиковые стаканчики, найденные в бардачке, предложил он.

— Странно!.. — выпив залпом обжигающую жидкость, задумчиво произнесла Урсула. — Кажется, я знаю вас сто лет, Вадим, хотя мы познакомились только сегодня утром.

— И теперь не боитесь меня?

— Боюсь еще больше, — ответила она и вспыхнула до корней рыжих волос.

Снеговые тучи тем временем достигли берегов Черного моря и обрушили на них первый залп. Уже через несколько минут все сущее: море, причалы порта и жилые кварталы Ильичевска окрасились одной белой краской.

В сплошной беснующейся мгле буксир вытащил паром из акватории порта и отвалил в сторону. Савелов, Урсула и маленький Зигфрид с верхней палубы тщетно вглядывались в сторону берега. За белесой пеленой не только не было видно города, но было даже трудно понять, где проходит граница между небом и морем. Казалось, что стальная громадина плывет не по воде, а бесшумно скользит в неземном, нереально белом пространстве. Со всех сторон только снег, снег, снег. Лишь несколько ошалелых чаек, будто утверждая земную реальность, с тоскливыми криками метались над кормой набирающего скорость парома.

— Смотрите! — вдруг воскликнула Урсула и показала рукой на стаю обессиленных диких гусей, которая, борясь изо всех сил со снежными зарядами и встречным шквальным ветром, показалась по правому борту судна. Несколько минут гуси летели параллельно, на уровне корабельной рубки. Порывы ветра прижимали птиц все ниже и ниже к волнам. Людям с верхней палубы парома казалось, что еще немного — и свинцовые волны сомнут и поглотят их.

Но вот вожак последним напряжением сил взмыл вверх и, тормозя широко распахнутыми крыльями, завис над палубой. Не обращая внимания на людей, столпившихся у бортов, он издал троекратный клекот и упал грудью в пушистый снег, заваливший палубу. Через несколько секунд, повинуясь его призывному крику, на палубу опустились все остальные гуси.

Некоторое время птицы, вытянув длинные шеи, неподвижно лежали по всей палубе и лишь тихонько гоготали, будто о чем-то переговаривались, пока вожак сердитым шипением и ударами клюва не сбил их в тесный круг у кормы. Но один из гусей, упавший на середину палубы, подняться на ноги уже не смог. Напрасно шипел и гоготал на него сердитый вожак. После нескольких безуспешных попыток оторвать тело от палубы гусь, закрыв глаза, вытянул шею, и в тот же миг несколько капель алой крови окрасили снег под его клювом.

— Как долго длится этот проклятый день! — глядя на обессиленную птицу, тихо сказал Савелов.

— Он еще не закончился, — отозвалась Урсула. — Но, кажется, произошло невероятное — нам удалось уйти от погони, герр Зильбербард.

— Не будем забывать о том, что нескольким мужчинам, у которых есть семьи и дети, это стоило жизни.

— Это навсегда останется в нас, — кивнула она и прислонила голову к его плечу.

На палубе появился корабельный стюард.

— Господа интуристы, каюта-люкс ждет вас. Ваши чемоданы мы уже перенесли туда, — сообщил он на плохом немецком и взял на руки очарованного дикими гусями и сказочным снегопадом Зигфрида. — Битте. Пойдемте, я провожу вас.

Пока добирались по длинным коридорам до места, Зигфрид успел заснуть, и стюарду не осталось ничего другого, как положить его на диван в одной из трех комнат каюты. Получив щедрые чаевые, он удалился.

Оставшись наедине, Савелов и Урсула прежде всего осмотрели все комнаты. Не найдя ничего подозрительного, они перевели дух и одновременно бросили взгляды на широкую кровать. Урсула залилась краской.

— Не беспокойтесь, фрау Зильбербард, — положил руку на ее плечо Савелов. — Я устроюсь в кресле.

Женщина тряхнула роскошными рыжими волосами и, посмотрев в его глаза зеленым затуманенным взглядом, прошептала:

— У нас сегодня был страшный день, Вадим, но я почему-то не хочу, чтобы он так заканчивался...

Прочитав в его взгляде ответ на ее не произнесенный вслух запретный вопрос, она всем своим молодым страстным телом прижалась к нему и, обвив шею руками, нашла губами его губы. Он приник к ним, как жаждущий к роднику, как голодный к куску хлеба. Не отрывая губ от губ, они стали срывать друг с друга одежду, чтобы до утра следующего дня с неистовой первобытной страстью ласкать и терзать неутоленную плоть друг друга...