Сармат. Смерть поправший - Звягинцев Александр Григорьевич - Страница 49

— Нэ положэно возыты сино по дэржавному шляху! — вразумлял их милиционер. Один из возчиков что-то сунул в его широкую, как лопата, ладонь, и конфликт сразу пошел на убыль. Пропустив подводы и увидев приближающуюся иномарку, милиционер перекрыл дорогу шлагбаумом.

— Фрау Урсула, тараторь с малышом по-немецки и старайся держаться непринужденней, — приказал Савелов, взводя пистолет. — Похоже на обычную проверку, но, если что, — на пол машины и лежать тихо, как мыши.

Милиционер вспотел от натуги, читая немецкие документы четы фон Зильбербард. Савелов пришел ему на помощь.

— Я ест дойче турист фон Зильбербард! — пояснил он на ломаном русском. — Дизе ест майне фрау, дизе майн кинд. Ми приехал в Крым из Германия, Кельн.

— Куды зараз путь? — оглядывая машину, хмурил лоб милиционер.

— Что ест путь? — бормотал Савелов, листая потрепанный русско-немецкий разговорник.

— Дорога, мабуть шлях, — пояснил милиционер.

— Яволь!.. Майне дорога Кельн. Яволь?..

— Яволь, яволь, немчура бисова, а агрэгат чумазый, як порося у колгоспи! Ездють, ездють по нам...

— Не понимайт, — полез в разговорник Савелов.

Милиционер провел пальцем по запыленному крылу «БМВ» и показал жезлом на залепленный грязью номерной знак.

— Штраф, герр, як тоби?.. Тьфу, язык зверзнэтся!.. Фон Забарбад! Штраф плати, чого вылупився, як баран на нови ворота? — повысил он голос.

— О-о-о, понимайт, штраф! — воскликнул Савелов, доставая бумажник.

Из протянутых нескольких купюр милиционер выбрал одну, в пятьдесят марок, и, будто боясь заразиться, осторожно взял ее двумя пальцами и воровато спрятал в карман.

— Данке! Данке шён! — источал признательность Савелов, проезжая под открывшийся шлагбаум.

И едва белый «БМВ» отъехал на полкилометра, как к милицейской будке подкатила черная «Волга» с синим проблесковым маячком на крыше.

— Кто такие? — показав милиционеру красную книжицу, кивнул на удаляющийся «БМВ» один из четырех крепких парней в штатском, выскочивших из черной «Волги».

— Та нимци, будь воны... На наший мови нэ бум-бум, — флегматично ответил тот.

— Номера эти? — показал бумажку крепкий парень, по виду главный из них.

— Ни, ни, — отмахнулся милиционер. — То булы инши.

— Фамилия «нимцев»?

— Хер фон... Язык зверзнешь, як его бисову душу?.. Зибера... Залбара... Забарбадж, з мисту Кельн.

— Вот этот? — показал старший фотографию Савелова. — Лет сорока, высокий, глаза карие.

— Ни-и, — мотнул головой милиционер. — Вин дуже старый, а очи блакитни, як Чорнэ морэ пид Одэссою. Турыст вин, та дытына з жинкой. Гарна така жинка, ни яка тоби москальска гоплыха.

— Придется ждать, когда наш кадр появится, — бросил остальным старший и, скривившись, потер виски. — Вчера у соседа оттянулся на дне рождения, а сегодня в мозгу звон Бухенвальда.

Парни переглянулись между собой и посмотрели на милиционера, склонившегося с тоненькой ручкой в натруженных крестьянских пальцах над школьной тетрадью.

— Так зараз рэгыстрируэмо, — бормотал тот. — Забарбадж з миста Кельн, шо в Нимэтчине.

— Как тебя зовут? — спросил его главный.

— Сэржант Трохим Опанасько, — с деревенской степенностью ответил милиционер. — Мэнэ тут уси селяны дядько Трохи-мом кличут, хлопчики.

— Вот ты, дядько Трохим, марки с немчика содрал, а квитанцию забыл, небось, выписать?.. А если мы телегу на тебя спустим: так и так, мол, сержант ваш ментовской Опанасько валюту с иностранцев дерет и квитков не выписывает? По валютной развеселой статье нет желания загреметь, а, дядько Трохим?

— Яки марки, яка валюта? — лицо милиционера наливалось на глазах буряковым цветом. — Брэхня цэ! Брэхня!!!

— Органы никогда не «брэшут», сержант Опанасько! — ледяным тоном обрезал его старший. — За злостную клевету на органы тоже статья имеется.

— Та нэ дурыты, хлопци! — простонал милиционер.

Один из приезжих неожиданно крепко обнял его за плечи, а другой, тем временем, ловко выудил из кармана милицейской куртки, вместе с измятыми трояками, пятерками и червонцами, злополучные пятьдесят немецких марок.

— Это что? — скривил тонкие губы старший. — Валюта, дядько Трохим.

— Цэ ж дытыни прэзэнт на морозиво! — едва не заплакал тот.

Ответом ему было ледяное презрительное молчание приезжих, от которого у милиционера под курткой загулял сибирский мороз.

— А не поменять ли нам, дядько Трохим, к обоюдной выгоде твой «прэзэнт» на горилку с салом? — предложил один из приезжих.

— Цэ нэ можно, у магазини горилки нэма, — уныло ответил милиционер и, спотыкаясь на ватных ногах, направился к мотоциклу, стоящему за будкой. — Пойду, хлопцы, до села, може, у бабкы Ганны зараз самогону нашукаю. Гарный будэ самогон.

— Поезжай, поезжай, — согласился старший и выхватил из его рук жезл. — А палку оставь нам, на всякий случай.

— Який случай? — вскричал тот. — Бэз мэнэ, хлопци, нэ можно!

— Не ментовской жопе «Контору» учить! — толкнул его в спину главный. — Езжай, езжай и без самогону не возвращайся!

Мотоцикл милицейского сержанта разразился громкой пулеметной дробью, и, когда она затихла за бугром, старший взялся за рацию:

— Первый, докладывает пятый. Объект не появлялся. Нет, нет, инспектор ГАИ регистрирует все машины с зарубежными номерами и фамилии их владельцев.

— Пятый, я первый, по сложившейся обстановке задача усложняется: в случае появления у тебя красной «девятки» КИА 26-36, проследи направление ее движения.

— Понял, первый!

— Исполняй, пятый.

— Есть исполнять, первый!

Летит и стелется под колеса машины асфальтовая дорога. Желтые краски степной крымской осени быстро сменяются желто-серыми красками щетинящегося на угорах, разбеленного сизой изморосью жнивья. Нависшие над дорогой рваные низкие облака гонят впереди себя из северных краев запоздалые стаи перелетных птиц и грозятся вот-вот опрокинуться на землю первым снегом.

В салоне машины непрерывно звучит немецкая классическая музыка: Баха сменяет Гендель, потом Бетховен и Вагнер.

— Постарались ребята! — отметил Савелов. — Подобрали по легенде все немецкое, комар носа не подточит. А вы, милая фрау, какую музыку предпочитаете? — кинул он взгляд на Урсулу, баюкающую на коленях малыша.

— Мы с Зишкой предпочитаем Грига — «Пер Гюнт».

— С кем, с кем?..

— Зигфридом. А по-домашнему я его буду звать Зишка.

— А-а-а! — улыбнулся Савелов и, подавляя внезапно навалившуюся тоску по Платошке, тряхнул головой: — «Весна пройдет, зима придет, увянут все цветы, но ты ко мне вернешься, но ты ко мне вернешься, мне сердце говорит...» Нет, милая фрау, для меня Григ слишком сладок... Мне подавай Бетховена, на худой конец, Мусоргского или Шостаковича.

— У вас трагический склад характера?

— Вряд ли... Просто есть понимание хрупкости человеческой жизни при тектонических разломах истории.

— К сожалению, это так, — согласилась Урсула. — Ни в чем не повинным русским немцам пришлось платить безумную цену за безумие нацистов и Гитлера в Германии. А тектонические разломы русской истории... От них-то я хочу навсегда увести сына на его историческую родину. Вы осуждаете меня за это?

— Не осуждаю. И чем смогу помогу вам в этом мероприятии.

— А я вам... Чем смогу...

— Как вас угораздило попасть в «Контору»?!

— Понимаю, начальник хочет все знать о подчиненном?

— Не все. В женщине всегда должна оставаться тайна.

Она улыбнулась, оценив его слова, и ровным тоном ответила на вопрос:

— Еще на первом курсе Донецкого университета увлеклась компьютерным программированием. Пауль тогда служил в Севастополе, после защиты диплома уехала к нему. Поженились. Появился сын. Зарплаты Пауля не хватало. Ребята из «Конторы», школьные друзья Пауля, предложили работу по специальности у них. По совместительству еще освоила профессию шифровальщика.

— Работа была интересной?

— В роковые тайны меня не посвящали, да и роль Мата Хари не для меня...