Сармат. Смерть поправший - Звягинцев Александр Григорьевич - Страница 32

— Твой любимый Тургенев по тому же «презренному ведомству» числился, — напомнил уязвленный сын. — Поэт Волошин и художник Рерих-старший, говорят, тоже по нему отметились...

— Чушь собачья, — возмущенно хлопнул руками по бедрам старик. — Бредни русофобов и некрофилов, и ты, мой сын, туда же!..

— Пошутил, папа!

— Шутки у вас, товарищ Герой Советского Союза! — сердито ткнул тот сына в спину. — Не стой пнем, а проходи в кабинет. «Гертруду» мою в честь твоего прибытия позволь великодушно не надевать — от двух Героев в глазах рябить будет.

— Изволь, — улыбнулся сын.

Старинной резной работы шкафы в огромном кабинете академика Савелова были заполнены старинными фолиантами в кожаных переплетах и книгами по всем отраслям знаний. Задрапированные китайским шелком стены украшали средневековые пейзажи в дорогих рамах, портреты знаменитых ученых и государственных деятелей всех времен и народов. В просветах между картинами умещалась обширная коллекция боевых щитов и холодного оружия: от кривых турецких ятаганов до тяжелых мечей крестоносцев. Но центром и украшением кабинета все же был оправленный в кованую бронзу камин.

Савелов устало опустился на лежащую перед камином шкуру снежного барса и сразу погрузился в зыбкое и тревожное забытье. Сполохи от жаркого огня в камине тревожными бликами высветили его осунувшееся за эти два дня лицо.

— Что будем пить, сынку? — появляясь с подносом, уставленным бутылками и графинчиками, спросил отец.

— Я пас, папа, — через пару часов за баранку, — сбрасывая сонливость, ответил тот.

— Жизнь у академика Савелова: выпить и то не с кем! — проворчал старик. — Куда тебя несет на этот раз, если не секрет?

— В Крым, но это — секрет.

— Когда обратно ждать?

— Лет через пять-десять.

— Шутишь над родителем, сынку?

— Нет, папа. Из Крыма я прямиком в Германию, в город славный Мюнхен. Заехал сказать тебе с мамой последнее прости.

— А ты нас с Дорой Донатовной раньше времени не хорони, не хорони! — сверкнул глазами старик. — Прощать нам тебя не за что — ты всегда был хорошим сыном, не то что я, охламон, по отношению к твоему деду. Сноха с внуком сразу отбывают с тобой или потом?

— У тебя, папа, больше нет снохи и внука, — отвел глаза в сторону сын.

Савелов-отец задрожавшей рукой опрокинул на пол лафитник с водкой.

— На машине разбились, на самолете? Ну-у?.. Ну, не тяни, пощади меня, старого!..

— Они, слава богу, живы-здоровы. Просто мы разошлись с Маргошей, папа.

— Просто, видите ли, они разошлись!.. С женами расходятся, а с сыновьями — такого не бывает! — выкрикнул старик и с силой стукнул лафитником по столу. — Что значит, у меня больше нет внука?

— Только то, что отец Платона, родной его отец, — не я...

— Ха-ха!.. Не ты отец Платошки, окстись!

— Не будем об этом, папа!

— Вот как!.. Приперся в полночь-заполночь, оглоушил отца и «не будем об этом»! — разозлился тот и снова приложился к лафитнику. — Совесть-то у тебя есть, сын?

— Пока есть, но обсуждать эту тему не хочется, не обижайся...

— "...Какая скучная забота пусканье мыльных пузырей!" — насмешливо процитировал старик своего любимого Гумилева.

— "...Ну так и кажется, что кто-то нам карты сдал без козырей", — не отводя взгляда от огня в камине, подхватил сын.

— Кто его отец? — грозно сверкнул глазами старик. — Кто тот подлец?

— Тот, кто в Афганистане во второй раз подарил жизнь твоему сыну, папа. И... и эта Золотая Звезда должна была принадлежать не мне, а майору Сарматову, родному отцу Платоши.

— Почему же она принадлежит тебе?

— Потому, что он не вернулся из Афганистана.

— Как на духу, Вадька, — на тебе его крови нет?

— С ума сошел! — вскинул голову сын. — Как ты мог такое подумать?..

— Э-э-э, сынку, я породу нашу савеловскую знаю. Хотим-то мы, Савеловы, всегда по-божески, да все выходит у нас через задницу!

— Ты как всегда преувеличиваешь, папа.

— Как бы не так! — стукнул тот себя по черепу. — Твой дед — марксист ленинского розлива и твой отец, то бишь я, академик Савелов, живота не щадя, всю жизнь подводили теорию под Царство Вселенского Хама, презрев свое старинное столбовое дворянство, а что вышло, сынку?.. Преувеличиваю...

Сын, стараясь не встречаться с ним взглядом, пожал плечами.

— А ведь понимали, Вадька, еще как понимали, что добром Царство Хама не кончится. Аз воздам! Ха-ха-ха! — саркастически хохотнул старик и, оборвав смех, погрозил кулаком в черноту окна. — Аз воздам, сукины дети!..

— Нехорошо как-то смеешься ты, папа...

— Смеюсь нехорошо? — вскинулся тот. — А угадай, Вадька, над кем смеюсь и чему радуюсь?

Сын опять неопределенно пожал плечами.

— Я, Вадька, всю жизнь доказывал преимущество нашего образа жизни. Внедрял его чуть ли не силком в Африке, в Азии. Даже до Латинской Америки добрался. Ха-ха-ха!.. Смеюсь, сынку, потому что внедрять его больше некому. И негры, и азиаты, и даже чумазые латинос, как по команде, все вдруг поумнели и социализма на дух не хотят... Каково, а?.. Аз воздам!.. Ха-ха-ха!

— Что верно, то верно...

— Нет на тебе, сынку, крови того майора, и слава богу, — круто поменял тему разговора отец и потянулся к лафитнику. — Царство ему, как говорится, небесное. Скажи лучше, зачем тебя к немцам посылают: капитализм их изучать или шпионить?

— Просто работать.

— Легалом, значит?

— Легалом...

— Поезжай, коли так. А с Маргошкой твоей — дело житейское, образуется. Как здесь вселенский бардак разверзнется, а из ее папашки огородное пугало сделают, сама, цаца, к тебе приползет и в ножки бухнется. Ты сто раз тогда подумай, прежде чем назад ее принять.

— Не приползет и не бухнется, — криво усмехнулся сын и тоже поменял тему разговора. — И все же не понимаю твоей хандры, папа... Твой личный итог дай бог каждому: депутат Верховного Совета, лауреат всех премий, Герой Соцтруда. Наконец, ты — всемирно известный академик.

— А-а, брось, Вадька! — отмахнулся отец. — Все мы незаменимые, да хрен нам цена в базарный день. Не из меня — так из кого другого свадебного генерала сделали бы.

— И академика из другого сделали бы?..

— Сомневаешься?.. Да у нас в Академии наук есть «академики» с церковно-приходской школой.

— Я не о них, а о тебе!

— Как я дошел до жизни такой, что ли? — щелкнул себя по горлу отец. — Потом как-нибудь обсудим эту тему.

— Прости, но может так случиться, что разговор этот у нас — последний...

— Коли так, изволь! — нахмурился отец. — Как до бутылки академик Савелов дошел?.. А так дошел, что своим бутербродом с икрой он еще смолоду делиться ни с кем не хотел. А от кого и за что его получать, думал, на празднике жизни принципиального значения не имеет — жизнь-то дается один раз.

— О чем ты, папа?

— Пока я социализм толкал по всему миру и свой бутерброд жевал, не замечал как-то, что меж родных осин творится.

— А что меж них творится такого уж?..

— "У лучших заветных сокровищ, что предки сокрыли для нас, стоят легионы чудовищ с горящей веселостью глаз..." — процитировал отец. — Вот ты, Вадька, свой бутерброд получаешь от жандармского презренного ведомства, я — от Академии наук, а наш мордатый сосед, милицейский полковник, — от воровского общака! Ха-ха-ха!

— Каждому по делам его.

— По мордасам, сынку, по мордасам! И отцу твоему по мордасам потому, что «всемирно известный академик» лишь под старость лет понял копеечную истину: нынешних-то чудовищ «с горящей веселостью глаз» он сам породил и воспитал... Воспитал без Бога, без морали и любви. Уж они-то, детки мои развеселые, дом родительский по бревнышку раскатают — сомневаться не приходится. Как же мне не радоваться приходу своих-то деточек ненаглядных? От радости полны штаны.

— Не ты, папа... Невежество наше вечное их породило.

Савелов-старший усмехнулся и потянулся к графину с водкой.

— Хватит, папа! — попытался остановить его сын.