Сармат. Смерть поправший - Звягинцев Александр Григорьевич - Страница 30

— На что пойти, скажи же, наконец? — выдохнул он.

Она опустила голову и отвернулась к окну. Он посмотрел на ее напряженную спину и понял вдруг, какие слова он сейчас от нее услышит — они будут означать приговор их семье и всей их совместной жизни. Приговор, не подлежащий пересмотру и обжалованию.

— Я подала на развод, — глухо, будто издалека, донесся ее голос.

— На развод?..

— Вчера подала... Думала, наберусь смелости и сообщу тебе через несколько дней, когда ты вернешься из командировки, но ты вернулся раньше и застал меня врасплох.

— Ты в своем уме, Маргоша? Почему сразу — на развод?

— Можно было бы и не сразу, но тебе надо уезжать...

— В чем, в чем, черт побери, в чем дело, объясни мне наконец?

— Ты не догадываешься?..

— Не верю, что у тебя появился другой мужчина.

— Другой мужчина, конечно, не появился, но я теперь точно знаю, что из всех одиночеств самое страшное — одиночество вдвоем. В Германии, среди чужих людей, оно просто раздавит нас. Пожалуйста, пойми это и не удерживай меня!

— Маргоша, ты подумала, что ждет тебя и Платона в богом проклятой России? — справившись с комом в горле, хрипло спросил он.

Рита пожала плечами.

— Хаос, распад государства... Теперь уже слепому ясно, что социализм казарменного образца не выдержал проверку историей. Те, кто придет через год-другой к власти, спустят на твоего номенклатурного отца, заодно и на вас с Платоном, всех бешеных собак. Спившийся «гегемон» и нищая интеллигенция, думаешь, простят вам былое благополучие?

— Я не думала об этом, Вадим. Но... наверное, ты прав — в том, что грядет, может быть, нам не найдется места. Может, нам придется пройти через такое, о чем сейчас страшно думать... Но что это меняет в наших с тобой отношениях? Даже если ты сейчас уговоришь меня, а я — баба слабая... Ну, не состоялась у нас любовь, Вадим, не случилась, и тут хоть ты волком вой, а я реви белугой.

Савелов сжал руками голову и с горечью вытолкнул сквозь стиснутые зубы:

— Господи, господи, за что нам такое?

— Я одна во всем виновата, Вадим.

— Я... Я не отдам тебе Тошку! — опрокинув стул, резко вскочил он. — Не отдам — и все!.. Там, на Гиндукуше, с Игорем... с Сарматовым Игорем мы перед боем договорились, что Тошку воспитает тот, кому выпадет жить. Я тогда ему все сказал про нас с тобой и про то, что Тошка его сын.

— Сказал?.. — еле слышно переспросила Рита, чувствуя, что у нее подкашиваются ноги. — Но скрывал от меня это?

— Ты не можешь мне простить, что он погиб, а я остался жить, да?.. Всем святым, что было у нас с тобой, всем святым клянусь, не виновен я в его гибели!

— Вадим, кто винит тебя?.. Еще встретится тебе та, для которой ты будешь единственным, а меня больше не неволь. Закончим разговор на эту тему.

Он схватил ее за плечи и затряс, срываясь на крик:

— Не виноват я, что жить выпало мне, а не ему. Можешь ты, кукла бессердечная, понять это?!

— Игорь жив! — крикнула Рита. — Не знаю, что с ним случилось, но знаю: случилось что-то ужасное. Еще знаю, что сейчас ему нужна моя помощь.

— Господи! — схватился за голову Савелов. — Живой он стоял между нами и даже мертвый стоит! Пойми — мертвый он, мертвый!

— Мертвый? — шепотом переспросила она, и в ее глазах сверкнул гнев. — А зачем против мертвого возбуждать уголовное дело, ответь мне?.. Затем, что доказательств его гибели нет. Нет, понял ты, не-е-ет доказательств!!!

— Какое, к черту, дело?.. Оно давно военной прокуратурой приостановлено...

— "За неустановлением местонахождения обвиняемого", так мне ответил на прошлой неделе следователь военной прокуратуры.

— Ты там была?

— Я имею право знать о судьбе отца моего ребенка.

— Имеешь, — согласился Савелов и опять схватил ее за плечи. — Пойми, Маргошенька, этим уголовным делом они гибель группы на него, на него, мертвого, списывают, и не более того.

— Игорь жив! — с гневом выкрикнула Рита и оттолкнула его от себя. — Не трать время, Савелов, тебе и твоему генералу Толмачеву не удастся убедить меня в обратном!

— Ну, предположим, что он жив, а как ты сможешь связать с ним свою жизнь, ты подумала?..

— Главное, чтобы он был жив.

— Ха-ха! Твой папочка будет счастлив допустить такого... такого в свое семейство, ха-ха-ха!

— Договаривай: какого такого?

— А ты подумала, какое клеймо с самого детства будет лежать на Платоне?.. Сын невозвращенца и предателя, он даже не сможет получить высшего образования.

Ладонь вспыхнувшей от гнева Риты с размаху впечаталась в его щеку, оставив на ней косой багровый след.

— Быстро же ты, Савелов, забыл, что носишь на своей груди золотую цацку, облитую его кровью. Платон — сын русского офицера, а не предателя или холопа, как некоторые в вашей «Конторе».

Савелов, побелев, как мел, отшатнулся от нее к черному провалу окна.

— Я не забыл... Я знаю истинную цену той золотой цацке, — выдохнул он. — Но почему ты так жестока ко мне, Маргоша?

— А ты ко мне?..

Он не нашелся с ответом и предпочел отвернуться от ее гневных глаз.

— Игорь жив, — услышал он за спиной. — Запомни, Савелов: он жив — без твоего пакостного «предположим».

В ее голосе была такая уверенность, что у Савелова зашлось сердце. «Вдруг она права, — подумал он. — Что бы там не говорили, но мертвым Сарматова и в самом деле никто не видел. Даже генерал Толмачев, похоже, до конца не уверен в его смерти, иначе не подсунул бы мне ту проклятую фотографию».

Прижавшись щекой к холодному стеклу окна, он долго и молча смотрел на заваленный мокрой листвой переулок. На память пришли строчки, прочитанные им у какого-то поэта:

...Разве в этом кто-то виноват,

Что с деревьев листья облетели?

Через несколько минут, с большим трудом подавив боль и душившую его обиду, Савелов попытался посмотреть на внезапно обрушившуюся на него беду как бы со стороны.

«Ничего не поделаешь — она права, — вынужден был согласиться с ее доводами он. — Одиночество вдвоем раздавит нас в Германии... Она права и еще в одном: жив или нет Сарматов, в наших с ней семейных отношениях это ничего не может изменить».

— Что ж, вольному — воля, спасенному — рай, — с горечью уронил он и, не глядя на Риту, вышел из столовой.

В гостиной от пережитого потрясения Савелов долго не мог взять себя в руки.

— И ничего тут не поделаешь — не стерпелось, не слюбилось! — меряя шагами гостиную, повторял он. — «...В мерзкую харю реальности надо смотреть прямо», — вспомнились ему слова Павла Толмачева. — Что ж, если смотреть прямо, то придется признать, что рано или поздно это все равно бы случилось. Все равно бы случилось! — скрипнул он зубами и после минутного размышления склонился над листом бумаги.

Закончив писать, он кинул в чемодан несколько фотографий из семейного альбома, затем подошел к шкафу и после недолгого раздумья, по-военному быстро, облачился в мундир с Золотой Звездой.

Когда он снова появился в столовой, то застал Риту в той же отрешенной позе, у плачущего осенним дождем окна. От любви и жалости к ней у Савелова опять зашлось сердце. Он бережно развернул ее за плечи и кивнул на дверь в гостиную:

— Я там оставил согласие на развод. И еще... Хоть и не имею на то права, но я выдам тебе служебную тайну, потому что очень хочу, чтобы счастье не обошло тебя и Платошу стороной. Говорят умные люди, Маргошенька, что счастье хоть и редко, но все еще встречается на земле...

— О чем ты, Вадим? — подняла она заплаканные глаза.

И увидев его в форме, премного удивилась и хотела что-то спросить, но Савелов перебил ее:

— Тот изуродованный мужчина с фотографии... он в настоящее время находится на лечении в Гонконге, в каком-то буддистском монастыре. Кажется, он называется монастырем «Перелетных диких гусей». Есть подозрения, что тот человек — невозвращенец, служивший когда-то в нашей «Конторе». Сарматов он или не Сарматов, чем он болен, клянусь, не знаю. Но если он действительно окажется Сарматовым, то я хочу предостеречь тебя от еще большей беды для... в первую очередь для него — большей. Понимаю, как трудно будет пойти на это, но пока тебе надо набраться терпения и воздержаться от его поисков. Если в нашей «Конторе» каким-то образом получат информацию, что тот человек не кто иной, как Игорь Сарматов, сто шансов из ста — его немедленно ликвидируют. У «Конторы», Маргошенька, очень длинные руки, очень...