Сармат. Любовник войны - Звягинцев Александр Григорьевич - Страница 18

— Но ведь ты этим же подонкам служишь!.. Ну хоть стал бы инженером, врачом, юристом, что ли...

— Не мог! Тут уж как бы само собой: коль казачьего рода — впрягайся в военную сбрую и паши, как предки от десятого колена пахали...

— На большевиков пахать?.. Но ты ж их и сам не больно-то любишь...

— Знаешь, что моего деда-есаула с ними примирило? — вскинулся Сарматов. — В сорок третьем, после Сталинграда, под нашей станицей окружили итальянцев, румын, мадьяр. Представь себе, из сплошной пурги вынеслась наша конница, и закипела на станичных улицах сабельная круговерть... В наш двор заскочили несколько всадников, и дед увидел на них погоны — наши, русские, а на одном аж золотые! Офицер, стало быть! И заплакал, старый, на колени перед ними упал! Возвращение погон тогда многих казаков с большевиками примирило...

— И опять я не понимаю вас, русских!.. Ну погоны, и что?.. Это же атрибут! За ним может скрываться любая идеология, любая низость!

— Вас! — хмыкнул Сарматов. — Я и толкую, дорогой сэр, зря ты в наши дела суешься... Ты — ломоть для нас отрезанный!..

— Это мои проблемы! — пробурчал Метлоу, закидывая за плечи рюкзак.

— Не обижайся! — все еще продолжая сидеть, сказал Сарматов. — У меня к тебе будет просьба. Если, как вчера, напоремся на духов и я уйду в отключку, то ты...

— То что я?.. — насторожился полковник.

— Ты меня застрелишь.

— Не буду я в тебя стрелять, Сармат!

— Что, никогда не делал этого?.. — ухмыльнулся Сарматов.

— Уж больно случай необычный...

— Посуди сам, полковник, нового для себя ЦРУ из меня ничего не вытащит, а заживо гнить в пакистанских зинданах, сам знаешь, перспективка не самая обнадеживающая!

— Будем уповать на промысл Божий! — безапелляционно заявил американец.

— До таких, как я, ему дела нет, полковник!..

Скоро их фигуры потерялись среди причудливо выветренных скал, похожих на каменных истуканов, над которыми рассыпались радостные трели жаворонка.

Восточный Афганистан

1 июля 1988 года.

Над разбитой дорогой висел серебристый диск полной луны. Откуда-то совсем рядом неслись смертельно уже надоевшие вопли шакалов. Среди каменных истуканов блуждали их свечи-глаза и мелькали неясные тени. Дорога то круто уходила вверх, то ныряла в глубокие, затянутые туманом расщелины. По холодку идти было легче, но дороги почти не было видно.

Сарматов еле плелся, опираясь на палку и сильно прихрамывал. Внезапно он вскрикнул и остановился.

— С тобой все в порядке? — спросил американец.

— Все бы ничего, да только глаза слипаются, не вижу, куда иду! — ответил тот.

— А ты не молчи, матерись, анекдоты рассказывай.

— Какие анекдоты? Вся наша жизнь — сплошной анекдот. Как тебе, например, вот этот: полковник из ЦРУ и майор КГБ по Афгану рядышком шкандыбают! — усмехнулся Сарматов. — Бред сивой кобылы!..

— Я буду петь, а ты подпевай, — не обращая внимания на упаднические настроения Сарматова, решил Метлоу. — Когда в нашем доме собирались русские, они пели вот эту песню, я ее с детства помню, — добавил он и вполголоса запел:

Господа офицеры, нас осталось немного! Нас в Мазурских болотах косила шрапнель, В галицийских полях, на карпатских отрогах — Не упомнить потерь, не упомнить потерь!..

— Я слышал эту песню от деда, — подал голос Сарматов и вполголоса стал подпевать американцу:

...Господа офицеры, нас осталось немного!

С нами ветры полынных степей,

Далеко от России, от родного порога

След измученных наших коней!..

Голоса их в ночи звучали как-то странно и даже нереально среди залитых лунным светом каменных истуканов и несущегося со всех сторон шакальего хохота.

...Господа офицеры, нас осталось немного!

И кричим мы в тифозном бреду:

— Время злое такое за грехи нам от Бога,

Мы с Россией разделим судьбу!..

— Сармат, Сармат, ты чего это? — вскрикнул Метлоу, подхватывая начавшего вдруг оседать на землю майора.

— А-а?.. Что-о? — с трудом спросил тот. — Повезло, брат...

— Пой, черт побери!.. Если упадешь — не встанешь! — заорал Метлоу.

Сил, чтобы петь, у майора Сарматова уже не осталось, он просто стал проговаривать слова тихим, свистящим шепотом:

...Господа офицеры, нас осталось немного!

Позади лишь пожары да косые кресты.

Эскадронный трубач, протруби нам тревогу,

И несите нас, кони, до последней черты!

— Последняя черта — она у всех разная, — закончив песню, грустно сказал Сарматов. — Одни, как мой дед, судьбу разделили с Россией, другие, как атаман Краснов, немецкие погоны надели и немецкое оружие в руки взяли...

— Я думаю, у них не было выбора, — откликнулся американец.

— Неправда, выбор есть всегда!.. — уперся Сарматов.

— Ты максималист! У тебя все просто! Для тебя все в мире делится на черное и белое, и никаких полутонов. Но с таким отношением очень трудно жить, потому что в этом мире не существует добра и зла в чистом виде. Не так все просто, Сармат!

Ответить тот не успел — впереди, километрах в трех, ночную тишину вспороли уханье мин, гранат и дробная чечетка трассирующих очередей. Сарматов, мгновенно подобравшись, выхватил у Метлоу пулемет.

— Кто там с кем воюет? — спросил американец.

— Наш армейский блокпост с духами! — ответил Сарматов, взводя затвор пулемета. — Когда бой идет вкруговую, сразу можно сказать, что это блокпост шарашат...

— А почему ты считаешь, что бой идет вкруговую?

— Эх ты, специалист по русской тактике! — насмешливо заметил Сарматов. — Слышишь, танковые пушкари во все стороны заухали?! Сейчас там — ад! Много матерей своих сыновей не дождется!..

— Если я правильно понял, нам туда лучше сейчас не соваться?

— Догадливый ты, Метлоу! Просто-таки не в меру! В темноте мы как пить дать напоремся на духов! — оглядываясь, ответил Сарматов. — Блин, скоро рассвет, а мы здесь как на ладони!..

— Тогда нам нужно вон к тем завалам! — Метлоу показал на темнеющую впереди гряду камней.

— Давай! — согласился майор и сунул американцу «Стечкина». — Полковник, помни о договоре!.. Будь добр, помни!

Под неумолкающий грохот близкого боя в каменистую пустыню вползли утренние сумерки. Туман стал гулять по всей округе, делая призрачными, размытыми силуэты каменных истуканов, и было не понять, что там впереди: всадник на коне, засада духов или просто камень, спасительное укрытие?..

— Сармат, еще немного продержись! — встряхнул теряющего сознание Сарматова американец.

— Нормально!.. Все нормально! — пробормотал тот, бессильно оседая на землю.

Взвалив его на плечи, Метлоу, качаясь, побрел к каменным завалам. Когда камни за его спиной окончательно закрыли пустынную равнину, он положил Сарматова в расщелину и, вскарабкавшись на одну из глыб, поднес к глазам бинокль...

Глаза слепили огненные стрелы трассирующих очередей, впивающиеся в круговую линию окопов, огрызающуюся ответными выстрелами, вспышками мин и гранат. Время от времени ухали снаряды, вылетающие из жерл танковых пушек. По усеянному трупами склону к окопам со всех сторон бежали люди в чалмах и круглых шапочках. До Метлоу долетел их тоскливый, но в то же время полный неистребимой ярости крик:

— Алла-а!.. Аллах акба-ар!

В небе, со стороны каменной пустыни, нарастал гул. Американец развернулся и внимательно стал всматриваться в небо. Пятерка вертолетов пронеслись на малой высоте, над грядой и веером разошлись над склоном. Атакующие духи остановились в растерянности. От вертолетов к ним устремились дымовые шлейфы, и через несколько мгновений по склону прокатились клубящиеся огненные валы... Расширяя периметр, вертолеты сделали еще несколько боевых заходов, и скоро огненные валы прокатились уже по гряде. Вовремя сориентировавшись, Метлоу укрылся от них под выступом в глыбе. Когда валы ушли в сторону и перестали падать с неба куски железа и камни, он поднял голову и встретился со взглядом стоящего на коленях Сарматова.