Ночи Калигулы. Восхождение к власти - Звонок-Сантандер Ирина - Страница 26

XXIV

Макрон молча вручил Калигуле письмо от императора.

— Тиберий разрешает мне посетить мать, — растерянно проговорил Гай, пробежав глазами свиток. — Это ловушка? — жалобно взглянул он на Макрона. После гибели старших братьев юноша стал недоверчивым.

— Твоя мать умирает, — избегая глядеть в лицо Калигуле, пояснил Макрон. — Она отказывается от еды. Цезарь хочет, чтобы ты уговорил Агриппину оставить мысль о самоубийстве.

— Иначе и в этой смерти обвинят его… — понял Гай. Лицо его болезненно скривилось.

— Не плачь! — властно шепнул Макрон. — Помнишь, что я тебе говорил? Хочешь жить — будь осторожен!

И Калигула улыбнулся — заносчиво и надменно.

— Я поеду на Пандатерию, — тряхнул он рыжеволосой головой.

— Галера ждёт тебя, благородный Гай! — Макрон учтиво приложил ладонь к груди. Теперь он видел перед собой не испуганного подростка, а истинного внука лукавого императора.

Прямо по курсу показался пустынный скалистый берег острова Пандатерии. Галера бросила якорь в бухте, с трех сторон закрытой скалами. Калигула сошёл на изъеденный сыростью и непогодой деревянный помост пристани. Два раба в тёмных туниках бросились на колени и подползли к нему — единственные встречающие.

— Как моя мать? — нетерпеливо спросил Гай.

— Ещё жива, — прошептал смуглый раб, горестно вздохнув.

— Ведите меня, — велел Калигула.

Матросы торопливо перетаскивали на берег сундуки с поклажей. Кричали чайки, волны с шумом бились о скалы. По жёлтому песку кривобоко ползали зеленые крабы. Калигула поднимался вверх по извилистой тропинке. Чтобы не упасть, цеплялся за острые камни и ветки низкорослых деревьев. Прошло почти десять лет с тех пор, как он расстался с матерью.

Дом, в котором страдала Агриппина, выглядел угрюмо и неприветливо. В запущенном саду — блеклые увядшие цветы и деревья с иссохшими неподрезанными ветвями. Навстречу Калигуле медленно шли три девочки с испуганными лицами. Две — четырнадцатилетняя Агриппина Младшая и пятнадцатилетняя Юлия Друзилла — уже почти невесты. В третьей, одиннадцатилетней, Гай скорее угадал, чем узнал младшую сестру, Юлию Ливиллу. Девочка испуганно прижимала к груди тряпичную куклу с восковым лицом.

Сестры и брат сошлись посередине заброшенной аллеи. Калигула обнимал всхлипывающих девочек, прятал в их пышных волосах собственное заплаканное лицо. Три сестры, чей облик успел стереться в его памяти, и умирающая где-то рядом мать — единственная семья, которая ещё осталась у Гая Калигулы.

Он смотрел на Юлию Друзиллу и сердце сжималось в приливе небывалой нежности. Вспоминались былые проказы, былые детские игры. Теперь Друзилла выросла, обрела девичьи формы. Нежно-розовое лицо уподоблялось лепестку цветка. Зеленые глаза сияли безмятежным спокойствием.

Калигула перевёл взгляд на Агриппину. Тонкая нервная рука девочки поигрывала хлыстиком. Короткая, до колен, туника открывала исцарапанные колючим кустарником ноги.

— Ты катаешься на лошади? — догадался Гай.

— Да, — задорно улыбнулась Агриппина Младшая. — Что же тут такого? Разве только мужчинам позволено упражняться в скачках? Я и плавать умею! Получше, чем ты, — добавила девочка с лёгким злорадством.

Калигула смутился, припомнив давний случай на галере. Агриппина засмеялась, но не злобно, а доброжелательно. Гай тоже улыбнулся. К чему припоминать глупую детскую вражду?

— Где мать? — отрывисто спросил он.

— Идём, я проведу тебя, — Друзилла грациозно коснулась предплечья Калигулы. Мелодично зазвенели серебрянные филигранные браслеты. Какой тонкой, почти прозрачной казалась рука Друзиллы — как у морской сирены.

Девушка, поднимая сандалиями пыль, направилась к дому. Брат двинулся за ней. Он думал об умирающей матери, но не мог отвести глаз от золотисто-рыжих волос сестры, шеи цвета персика и худеньких шелковистых лопаток, которые оставлял на виду низкий вырез туники. Друзилла выросла красавицей!

Дверь в покои Агриппины Старшей была открыта. Легионеры, которым Тиберий поручил охрану невестки, озабоченно сновали у её ложа. Агриппина отказывалась есть. И солдатам было велено насильно вкладывать ей пищу в рот. Но легионеры не осмеливались применять насилие к внучке Октавиана Августа.

— Отведай что-нибудь, благородная матрона! — уговаривал Агриппину седеющий центурион, держа в руках медную тарелку.

— Сын мой умирал от голода! И никто не подал ему куска хлеба! — зло сверкая глазами, отвечала она.

— Такова воля императора, — удручённо пояснил центурион. — Твои сыновья составили заговор. Но Тиберий не желает твоей смерти!

В ответ Агриппина рассмеялась — надрывно и вызывающе.

— Мама!.. — ошеломлённо прошептал Калигула, остановившись на пороге опочивальни.

Пугающий смех Агриппины прервался. Она резко обернула к сыну постаревшее измождённое лицо.

— Гай! — выкрикнула матрона, протягивая дрожащие исхудалые руки. — Я уж не надеялась увидеть тебя! Боги милостивы, и послали мне утешение напоследок.

— Не умирай, — тоскливо попросил Калигула, прижимаясь к материнской груди.

— Жизнь для меня осталась далеко позади, — печально усмехнулась Агриппина. — Разве под силу стареющей женщине видеть, как гибнут её дети? Цезарь отнял у меня возможность защитить сыновей. Остаётся только умереть… Но я умру, бросая вызов Тиберию!

— А как же мы? Останемся одни?!

— Живите подальше от Тиберия! — властно велела Агриппина, обхватив лицо сына слабыми ладонями. — На вилле вашей бабки, Антонии. Позаботься о сёстрах!

Матрона смолкла, страдальчески закусив губу. Поцеловала Калигулу в лоб увядшими губами.

— Теперь уходи, — в покрасневших глазах женщины затаилась боль. — Иначе мне недостанет мужества…

«Как я ненавижу Тиберия!» — думал Калигула, покидая опочивальню умирающей матери. Та же мысль билась в угасающем мозгу Агриппины.

XXV

Три дня спустя Агриппина Старшая скончалась, так и не притронувшись к еде. И сразу же быстроходный парусник отплыл к острову Капри с вестью о смерти.

Ответ Тиберия прибыл к вечеру. Пандатерия находилась на расстоянии немногих стадий от печально известной императорской виллы. Цезарь позволил предать тело Агриппины должному захоронению. (А ведь мог и запретить!) Но урна с её прахом должна остаться на Пандатерии. Агриппина не будет похоронена в семейной усыпальнице Юлиев, рядом с Германиком.

День выдался солнечный, безмятежный. Такие дни не редкость в начале осени. Лёгкий ветер доносил с моря терпкий запах гнилых водорослей. Калигула, вместе с тремя рослыми легионерами, нёс на плече чёрные носилки с телом матери. Три сестры в тёмных покрывалах потерянно брели следом, жалко всхлипывая.

Шли в конце печальной процессии рабы и рабыни Агриппины. В последнем завещании матрона многим даровала волю, и они, отныне отпущенники, одели фригийские колпаки. Не было наёмных плакальщиц, не было пышности, соответствующей высокому положению умершей. Зато все, оплакивавшие Агриппину Старшую, искренне скорбили о ней.

На широком квадратном дворе возвышался погребальный костёр из кипарисовых дров и можжевельника. Содаты установили траурные носилки поверх костра и отошли. Четверо детей Агриппины остались у её тела.

Лицо умершей было укрыто восковой маской. Аромат ладана и кедрового масла заглушал запах тления. Девочки принесли с собой букеты поздних осенних роз и теперь усыпали цветами тело матери. Калигула осторожно вложил покойнице в рот золотую монету — чтобы, прийдя к мутным водам подземной реки Стикс, она заплатила перевозчику.

Центурион подал Гаю зажженый факел. Калигула долго смотрел на мать, потом обречённо отвернулся и поднёс факел к костру. Вспыхнули ветки кипариса; зашипела горючая сосновая смола, которой предварительно окропили дрова. Повалил густой чёрный дым, от которого потускнело ярко-синее италийское небо. Заголосили рабыни, рвя на себе распущенные волосы. Громко заплакала Юлия Ливилла — младшая дочь, совсем ещё девочка. Калигула, не шевелясь, смотрел, как жаркое пламя пожирает дорогую сердцу покойницу.