Последний год - Зуев-Ордынец Михаил Ефимович - Страница 64

Вслед за капитаном вздохнул и Андрей:

— У них собаки сытые, и сами они сытые, а мы последние крохи доедаем.

— На пустое пузо бежать легче, — засмеялся Македон Иванович, кривясь от боли в отмороженных щеках. — Поехали, однако, Звери, ходу! Кей-кей!

Однажды погоня так приблизилась, что Андрей разглядел даже серебряные рубли в ушах Живолупа. А кто был второй человек, он разглядеть не мог: тот кутал лицо в шарф. "Это случилось на тонком насте, где начали проваливаться даже собаки. Острые края наста, как ножами, резали собачьи лапы, снег окровавился, и упряжка остановилась. А упряжка врагов хоть и медленно, но приближалась, и сейчас они начнут стрелять, в первую очередь, конечно, по собакам. Тогда Македон Иванович выдернул из кобуры Андрея его Ляфоше и пошел навстречу погоне. Андрей, возясь с упряжкой, не видел этого, он не заметил, как вытащил капитан его револьвер из кобуры. Капитан шел во весь рост, он хотел отвлечь выстрелы на себя, чтобы спасти собак и тем спасти Андрея. Это была храбрость крайнего отчаяния. А враги уже подняли ружья к плечу. Но Македон Иванович выстрелил первый. Это был бесполезный выстрел, Ляфоше бил едва ли и на сотню шагов, но выстрел этот дал неожиданный результат. Собаки преследователей шарахнулись назад, сбили с ног одного из них и помчались по Юкону, опрокинув нарту и разбрасывая кладь. Капитан, задыхаясь, прибежал к своей упряжке, уже выведенной Андреем с наста, упал на нарту и прохрипел:

— Гони!

Немного отдышавшись, он сказал:

— Разглядел я и второго. Глазам не поверил — Шапрон! Когда собаки сбили его, открылось его лицо.

— А я думал, вы по моноклю, цилиндру и зонту его узнали! — зло засмеялся Андрей.

— Какой там монокль! Он на загнанную, застеганную собаку похож. Досталось и ему, а посему пощады от Шапрона не ждите. Он душу из вас вымотает вместе с кишками! И придумал я вот что… Остановите собак. Сыпьте золотой песок на наш след! Живее!

— Македон Иванович, я не имею права! — дрогнув губами, сказал Андрей. — Я должен…

— Вы должны спасти себя и карту! Вот в чем ваш долг! — закричал капитан и с такой силой вонзил конец остола в лед, что разом затормозил и свалил с ног всю упряжку. Андрей слетел с нарты и, сидя на снегу, смотрел, как Македон Иванович, развязав торопливо кожаный мешок, сыпал на лед золотой песок.

— Что голову повесили? — подошел он к Андрею, все еще сидевшему ошеломленно и потерянно на снегу. — Все поймет ваш друг, Красное Облако, и всему поверит! О людях надо думать лучше, ангелуша!..

А потом они стали по нескольку раз в день тоненько, чтобы труднее было собирать, и понемногу рассыпать золото на заметных местах. Это подействовало, собаки перестали «оглядываться».

Так мчались след в след две упряжки, мчались по снегам розовым утром, ослепительно белым и нежно-фиолетовым днем, темно-свинцовым в сумерках, мчались нередко и ночью, когда от луны стелились по снегу искристые струи. Так шли след в след четыре человека, разные в чувствах и желаниях. И если в людях, шедших позади, мучения тяжелого пути рождали бессильную злобу и трусливое отчаяние, то для идущих впереди эти тяготы и муки были как ветер для костра.

Андрей чувствовал, как снова горячо льется по жилам кровь. Нет, не кровь, а сама жизнь, тысячу раз проклятая, ненужная, постылая и вновь желанная! И снова вспомнилась ему былая петербургская жизнь, вернее, жизнь окружавших его там людей. Корыстные стремления, пошлые чувства, бесцельное существование, усталая кровь, вялый ум. А у него кровь стучит в сердце и требует яростной борьбы и напряженного труда. Снова вернулась к нему простая, суровая, прочная жизнь. Снова он зоркий, отважный охотник, снова в каждом его шаге, в каждом его движении — точное, выверенное и опасное для врагов.

БОЛЬШАЯ ДОРОГА

Его вывело из задумчивости громкое шипение костра. Котелок, на треноге бурлил и плевал в огонь. Македон Иванович развязал свой мешок. Собаки разом повернули в его сторону головы и навострили уши, изуродованные в драках. Они жадно облизывали заиндевевшие усы, а глаза их зажглись голодным нетерпением. Но мешок капитана был пуст. Развязав его, он вытряхнул в котелок забившиеся в углы крошки сухарей, мяса и сала.

— Называется — кофе по-аляскински. Весьма рекомендую, — сказал он, снимая котелок с огня. — Ужин будет легкий, чтобы большой снедью брюхо не портить.

Он с величайшей осторожностью расколол ножом маленький кусочек шоколада и половину протянул Андрею:

— Вам прическа ее величества королевы; мне подбородок. Людоеды мы с вами!

— И золотой песок кончился, — сказал Андрей, откусывая шоколад. — Теперь наши враги задерживаться не будут.

— В рукопашную сцепимся, — спокойно ответил капитан. — Мы, как голодные волки, — лютые. Зубами загрызем!

Он откусывал шоколад крошечными дольками, растягивая наслаждение, а кадык на его худой шее ходил взад и вперед, будто он глотал огромные куски. Так, напряженно и жадно, едят вконец изголодавшиеся люди. От внезапно нахлынувшей жалости у Андрея перехватило дыхание. Исхудавшая, морщинистая шея капитана беспомощно и жалко высовывалась из ворота парки, рот его обтянулся, открыв зубы, глаза покраснели от долгого недосыпания. Но воинственно, пикой торчал седой клинышек отросшей в дороге бороденки.

— Не хотите ли на десерт вот это попробовать?

Он протянул Андрею распаренную в костре еловую шишку Сам он уже жевал, страдальчески морщась, и, не дожевав, выплюнул:

— Не могу!.. Горечь. Смола… Противно…

Андрей быстро встал. Он не мог более смотреть на изможденное лицо капитана, на его потухшие глаза и черные губы, облепленные корками запекшейся крови.

— Завтра, если ничего не изменится, я сажусь в засаду! — решительно сказал он. — В револьвере моем осталось еще четыре пули. А вы возьмете нарту и поедете дальше, до встречи с ттынехами.

Македон Иванович слабо махнул рукой:

— Никуда я один не поеду. И вообще — затея ваша глупая,

— Нет, не глупая! — запальчиво крикнул Андрей. — Эту кашу заварил я, и расхлебывать ее должен был един я! Боже мой, зачем я вас втянул в эту историю!

— Смирно, корнет! — тоном старшего по чину офицера строго сказал Македон Иванович. — Расслюнявился, как барынька. А еще гусар. Стыдно!

Андрей бурно вздохнул и начал ходить около костра. Македон Иванович косился на него внимательным, беспокойным глазом. Потом вытащил из-за пазухи трубку, не спеша набил ее, раскурил и протянул Андрею:

— Последняя закурка. Погрейтесь.

Андрей сел рядом с Македоном Ивановичем, и они начали по очереди тянуть из трубки.

— Оказывается, вон какие отчаянные мысли были у вас на уме, — покачал головой капитан. — То-то, гляжу, уткнулся глазами в костер и думает, думает!

— Нет, Македон Иванович, я о другом думал.

— О чем же, позвольте спросить?

Андрей поднял на капитана глаза. В них была жизнь и сила, в них горело прежнее синее пламя.

— Я вспомнил всю нашу дорогу. Вершины, которые мы одолели, а теперь вот Юкон Большая дорога! А большие дороги — счастье для настоящего человека!

Македон Иванович радостно улыбнулся и с болезненной гримасой схватился за губы. На них лопнула корка, и показалась кровь. Но он продолжал улыбаться. В голосе Андрея слышалось такое, от чего дрогнуло сердце старого капитана, за что он и любил своего молодого друга, любил по-мужски, сурово, крепко и преданно.

— Что горы, которые мы с вами прошли? Горушки, кочки! — продолжал Андрей, волнуясь и чему-то радуясь. — А если у настоящего человека есть цель, и эта цель для него святая святых, то и Монбланы и Эвересты его не остановят!

— Хорошие мысли! — снова улыбнулся, морщась, Македон Иванович. — Особенно, когда человек чуть было не потерял веру в себя, потому что жизнь-злодейка гнула, била и обманывала его. — Андрей вздрогнул, как человек, к ране которого прикоснулись неосторожно. А капитан продолжал негромко, задумчиво: — А все же, ангелуша, на белом свете больше людей, которые сидят себе спокойно, больших дорог избегают и не карабкаются на вершины, где можно сломать себе шею.