Волхв-самозванец - Зубко Алексей Владимирович - Страница 4

Как любое существо, не наделенное острыми когтями или зубами и непробиваемой кожей, но зато обладающее в избытке инстинктом самосохранения, я избрал в качестве способа борьбы с опасностью бегство. Зарыться поглубже, залезть повыше или убежать подальше. Зарыться некуда, да я и не крот, бегать с детства плохо приучен, а лазать по деревьям — обезьянья привычка. Впрочем, если вспомнить Дарвина и современных психологов, добавивших к его учению утверждение, что от истоков мы ушли значительно меньше, чем считал основатель теории дарвинизма, то…

На стоящее рядом дерево залезть труда мне не составит — оно разлапистое и невысокое, но я не за яблоками собрался, в нашем деле чем труднее залезть, тем лучше.

Вздрагивая от каждого звука, ежесекундно ожидая удара мощной когтистой лапы, я кое-как взгромоздился на нижнюю ветку огромного доисторического дерева и стер с лица кровь и пот, заливавшие глаза. Пелена, застившая взор, прояснилась.

Прижав руку к кровоточащей ссадине на лбу, я ощутил жгучее покалывание, вызванное попаданием соли в открытую рану.

Рев раздался одновременно с двух сторон, совсем близко — метрах в десяти, и в треске раздвигаемого кустарника к подножию моего убежища вышли два похожих друг на друга зверя.

От разочарования я сплюнул на их грязные головы, чувствуя, как от злости и стыда начинает пылать лицо.

Но кто же мог предположить, что этот грозный рык может исторгнуть глотка такого ничтожества? До той поры я наивно полагал, что дворняжки появились сравнительно недавно — одновременно с возникновением городских свалок. Ошибочка вышла.

Ростом с пуделя, со свалявшейся шерстью, по внешнему виду напоминавшей коврик у входа в общественную уборную, местные презренные падальщики органично смотрелись бы у мусорного бака с зажатыми между лап хвостами и испуганными глазами.

Заметив меня, «охотники» подняли такой визг, что стало больно ушам. Недолго думая я выдернул из переплетения листьев сухую обломанную ветку и бросил ее вниз.

Подтвердив мое предположение об их родстве с дворняжками, звери, скуля, бросились прочь. А рычали-то, рычали…

Уняв нервную дрожь, я начал подумывать о том, что было бы неплохо слезть с дерева. Но видимой возможности осуществить это, не изображая из себя Икара в последние десять секунд полета, не наблюдалось. Уж больно толст и гладок был ствол дерева, на который меня загнал страх. И как я только умудрился взгромоздиться на него?

Нет в жизни справедливости — где-то вызывают службу спасения, чтобы снять с дерева кота, а тут человек сидит, как попугай на жердочке, и никто не спешит лестницу принести… Придется самому выкручиваться. Сейчас сдвинусь к концу ветки, она прогнется под моим весом, и можно будет попробовать спрыгнуть на землю — вон на те кочки.

— У-у-ааа!

И кого несет на этот раз?

Сверкая голым задом, размахивая зажатым в руке дрыном и напролом ломясь сквозь заросли кустарника, мимо пробежал первобытный человек. Классического образца неандерталец, точно такой изображен в учебнике истории. Массивный торс, покрытый густыми бурыми волосами, кривые короткие ноги, руки ниже колен и голова, словно кусок глины, над которой скульптор остановился на минутку, стараясь наметить общую форму, и бросил это неблагодарное занятие, предпочтя работу с более послушным материалом. Мощные надбровные дуги, глубоко посаженные глазки, квадратная челюсть, выдающаяся далеко вперед, отчего создавалось впечатление постоянного оскала на и без того довольно угрюмом лице.

На мгновение застыв подобно изваянию, неандерталец шумно фыркнул, смущенный неизвестным ему запахом, источником которого, вероятнее всего, послужил я, и бросился бежать дальше.

Убежать ему не дали.

Свистнул брошенный сильной рукой камень, и волосатый человек покатился по земле, оставляя на ветках клочья волос. Полурык-полувой сорвался с его губ жалобой на несправедливость жизни.

В ответ со всех сторон раздалось улюлюканье, заставившее содрогнуться мое сердце. Я понял, кто охотник… и похолодел.

Неандерталец тяжело поднялся на ноги и из последних, тающих с каждым мгновением сил рванулся к пещере.

Очередной брошенный камень задел ветвь дерева и ушел в сторону.

Но особого значения этот промах не имел. Эволюция неотвратимо мчалась по намеченному пути, безжалостно расчищая дорогу будущему царю природы. Преследователи взяли беглеца в кольцо и теперь медленно, но верно сжимали его, производя при этом много шума. Сами оставались в тени деревьев, чтобы не подвергать себя ненужному риску — добыча и без того была у них в руках.

Неандерталец, не видя противника, но чувствуя его всеми фибрами своей первобытной души, издал нечленораздельный вопль и сломя голову бросился вперед.

Наперерез ему из-за кустов выскочил голый человек с самодельным копьем.

Дерево столкнулось с деревом, раздался треск.

Взмахнув поломанным копьем, охотник с пробитым черепом рухнул на землю, обильно орошая зеленую траву алой кровью.

Мой желудок нехорошо подскочил к горлу, едва не выдав мое месторасположение.

Неандерталец, не останавливаясь, перепрыгнул через поверженного противника и ринулся дальше.

Манящий вход в пещеру так обманчиво близок — два десятка шагов, и каменные своды сомкнутся над его головой.

Шаг, второй, третий…

Мне начало казаться, что беглец оставит этот раунд за собой. Но свист сразу нескольких копий прервал стремительный бег неандертальца. Две или три обожженные с одного конца палки запутались в ветвях кустарника, одно копье скользнуло по бедру беглеца, но последнее, брошенное твердой рукой более удачливого охотника, ударило в спину, бросив тело жертвы на камни. Он упал у того самого валуна, который остановил мое падение.

Скребя пальцами по древку, неандерталец силился вырвать ненавистное оружие из своей спины, но набежавшие со всех сторон преследователи пресекли эти попытки.

Взлетел каменный топор, и я закрыл глаза, чтобы не видеть творящегося ужаса. Моря искусственной крови в фильмах ужасов и ряды безликих трупов после очередного миротворческого акта — это совсем не то. Экран телевизора оставляет душе лазейку для оправдания собственного бездействия, а здесь…

Глаза не видели, но уши отчетливо уловили хруст кости и предсмертный хрип.

До боли сжав зубы и впившись в дерево онемевшими пальцами, я силой воли заставил себя сидеть неподвижно и дышать как можно тише.

Открыв глаза, я увидел, что охотники уже собираются уходить.

Тот, кто не видел, что тут происходило, мог бы подумать, что это просто группа нудистов собралась в культпоход. Вот только тела были излишне волосаты, да лица перепачканы кровью поверженного противника.

Среди взрослых тел мелькнуло маленькое, смутно знакомое. Маленькая обезьянка проворно подскочила к телу неандертальца и, сунув ладошку в распоротое брюхо, зачерпнула остатки крови.

Один из охотников прикрикнул на нее, взмахнув рукой. Она оскалилась и убежала, на ходу облизывая пальцы.

Подобрав оброненное во время погони оружие, дикари ушли, унеся с собой свою добычу. Моего присутствия они так и не заметили. Что было тому виной — терпкий аромат крови или плохой нюх, неизвестно, но мне посчастливилось избежать их гостеприимства.

Нужно ли говорить, что, покинув дерево, при этом ободрав руки и подвернув ногу, я поспешил в родной подвал, пообещав себе заложить дверь, ведущую сюда.

Вот только не сделал этого, просто повесил соответствующую табличку: «ДИКОСТЬ ПОЛНАЯ». Это уже много позже в мои мозги закралось сомнение — а прошлое ли это? Насколько мне помнится, из одежды в то время существовали лишь травяные набедренные повязки да звериные шкуры, а моя одежда не преобразовалась ни в первое, ни во второе… Но что это могло означать, я не знаю.

Следующий разведанный мною проход — седьмая дверь слева ведет в Киевскую Русь времен князя Владимира, не знаю которого из трех существовавших, но все равно Красна Солнышка.

Здесь тоже приятного времяпрепровождения не получилось.