Год у американских полярников - Зотиков Игорь Алексеевич - Страница 4

Первый листок забрали и принесли второй, где надо было дать объяснения по всем вопросам, на которые вы ответили «да». Требовалось написать, какие это вещи, сколько их, сколько стоят. Но разве запомнишь, сколько меховых рукавиц или подарочных матрёшек лежит в моих шести тюках! Открыл бумажник, где лежали шесть квитанций на шесть сданных в багаж тюков, но квитанций не было. Они, наверное, выпали из паспорта где-то между Пакистаном и Австралией.

От волнения не спал всю ночь, заснул только под утро. Разбудили меня, когда самолёт уже садился в Сиднее. И вот я уже стою в очереди пассажиров. Сначала проверка паспортов и виз, потом багажа и таможенных деклараций.

Моя очередь. Предъявляю свои листочки. Один заполненный «да, да, да…». Второй пустой. Объясняю кое-как:

— Чтобы заполнить второй листок, надо открыть вещи, посмотреть. А вещи… Вот они, целая груда. Но у меня нет квитанции, чтобы их получить. Я где-то потерял квитанции…

Таможенник удивляется. — Русский? В Антарктиду? О'кей! Забирайте вещи.

И он ставит штамп «Прошёл таможню» на все тюки и чемоданы, не глядя. Гора упала с плеч.

Сидней — большой город на берегу океана. Здесь очень тёплый, почти тропический климат. Интенсивный, «американский» темп жизни, тысячи автомашин, сумчатые медведи коала в городских садах. Мы были здесь три дня год назад, а сейчас город не интересовал меня. Только вперёд, в Новую Зеландию…

Самолёт в Новую Зеландию летит через три часа. Места и «О'кей» на меня есть, груз получен, вещи сданы. Теперь осталось только сесть в самолёт. Сейчас, когда я и груз в полной сохранности ждём последнего прыжка, наступила реакция. Сразу навалилась усталость. За последние четыре дня спал дважды часа по четыре. Первый раз в Алма-Ате, второй — в Карачи. Остальное время — в воздухе или в ожидании самолётов. Зашёл в кафе выпить пепси-колы и заснул на стуле. Правда, сразу проснулся, когда стал падать. Решил ходить. Так не уснёшь. Выяснил: в аэропорту для транзитных пассажиров есть душ. Пошёл помылся, сменил рубашку, стало чуть легче.

Когда началась посадка в самолёт, я стоял одним из первых в очереди. Не помню, как садились другие люди, как производился взлёт, проснулся лишь через три часа. Разбудили, просят поднять столик. Приглашают пообедать. Внизу Тасманово море. Через час желанный Крайстчерч. Конец первого этапа моего пути.

«ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА МАК-МЕРДО, СЭР»

Первые американцы

Трех часов сна в самолёте оказалось достаточно, чтобы освежиться и быть способным оценить обстановку. Из Сиднея я дал американцам телеграмму, сообщив, когда прилечу. Получили ли они её? Приедет ли кто-нибудь меня встречать? Если да, то кто и как я их узнаю? Как держать себя при встрече? Ведь первое впечатление важно на будущее.

Рубашка опять помялась. И эта чёртова боевая пирога из Таиланда. Я купил в Бангкоке чудесную игрушку, сувенир — старинную боевую пирогу, ощетиненную поднятыми для удара вёслами, с гребцами и солдатами. С тех пор я везде таскаю её с собой в руках. Она такая хрупкая, что даже в коробке может повредиться. Её можно только носить в руках.

Выйду я к американцам с пирогой в одной руке, чемоданчиком в другой, кино— и фотоаппаратами на плечах, даже протянуть руку не смогу для приветствия.

Погода в Новой Зеландии после тропиков и даже Сиднея мягкая, не жарко. В самый раз ходить в пиджаке. Волнуюсь. Идём к зданию аэропорта. Там небольшая кучка встречающих. Среди них выделяются каким-то командировочным видом трое. Попробовал улыбнуться им. Они расплылись в ответ. Машут руками. Да, это они. Судя по улыбкам, все мои вопросы снимаются.

Снова сначала таможня, и тут неожиданная задержка. Представитель департамента сельского хозяйства пришёл в смущение, узнав, что я сходил на землю в Пакистане, Индии и Таиланде. Он боялся, что на своих ботинках я занесу в страну какие-нибудь микробы. Однако, выяснив, что я никаких ферм по пути не посещал, он успокоился, и я оказался в руках трех богатырей. Это были: доктор Крери — научный руководитель антарктической программы США, Филлип Смит — оперативный руководитель этой программы и Эдди Гуддейл — представитель научной американской антарктической программы в Новой Зеландии.

Крери — известный во всем мире гляциолог. Руководитель многих санно-тракторных походов в Антарктике, дрейфовавший на ледяных островах в Арктике, работавший на ледяном куполе Гренландии. Его перу принадлежат признанные во всем мире труды. Я знал его только по работам, видел же впервые. Он оказался чуть выше среднего роста, широкоплечий, лет так под пятьдесят. Лицо немного усталое, добродушное, глаза с хитринкой. Большие, чёрные, мопассановские усы. Потом ребята сказали мне, что он старый холостяк. Может быть, отчасти и поэтому он мог проводить столько времени во льдах и в море. Это же являлось предметом многочисленных шуток, но Крери лишь добродушно шевелил усами и смеялся громче всех. Оказывается, он читал мои работы и некоторые из них ему даже нравились. То, что Крери знал меня по моим публикациям, было очень важно для моей работы на американской станции.

Филлип Смит, или просто Филл, как он отрекомендовался, выглядел типичным американцем, под стать своему имени. Очень высокий, худой, с манерами нашего рубахи-парня, только ещё более уверенного в себе. Простые манеры так не соответствовали высокому посту, который он занимал, что я сначала даже не понял, кто он, принял его за одного из рядовых инженеров, товарищей Крери.

Третий — мистер Эдди Гуддейл — был тоже очень высоким, но уже почти стариком, лет шестидесяти. Очень прямой, как отставной военный, с продолговатой лысой головой, на которой были гладко выбриты остатки волос. Очки в тонкой оправе. Вид и манера разговаривать очень представительные. Но он чему-то засмеялся, и я тут же понял, что Эдди — простой человек. Это так и должно быть, ведь Эдди — старейший полярный волк, участник ещё экспедиций адмирала Бёрда в Антарктику. За его плечами не одна зимовка. А раз так, то уже работает как бы чувство братства.

Американцы взвалили на плечи мои чемоданы и ящики и быстро дотащили все до машины Эдди. Снова улыбки.

— Езжай отдохни. Увидимся завтра.

Через полчаса я уже сидел в комнате тихой гостиницы «Стон Хоре» — «Каменная лошадь», собираясь лечь спать.

Наступал вечер, но ещё светило солнце. Тишина стояла почти деревенская. Небольшое окно со старинными медными, кованными, по-видимому в кузнице, крючками и запорами. Нехитрая обстановка. Старинный сервант у стены, двуспальная кровать, накрытая тоже бабушкиным стёганым лоскутным одеялом. За окном — подстриженные газончики пустынной улицы, у подъездов аккуратно увитых зеленью домиков — автомобили выпуска 30-х годов. Не очень яркое голубое небо, всегда покрытое кучевыми облачками. Воздух свежий, прохладный. Тишина. Покой. Не надо думать о самолётах, багаже, пересадках. Я долетел всё-таки. Теперь поспим, и новый день покажет, что делать.