Трезвенник - Зорин Леонид Генрихович - Страница 14

Мы вышли на берег, обсушились и, так же молча, пошли облачаться в верхнее платье. Сей ритуал мы проделали в одной раздевалке, поделенной на два закутка фанеркой, не доходившей до влажной почвы. Натягивая брюки, я видел щиколотки кофейного цвета, крепкие ступни с прямыми пальцами — десять патронов и все в меня! Я словно ваял ее перед собою в ее торжествующей наготе. Из раздевалки я вышел пошатываясь.

Когда мы с нею воссоединились, я только и сумел что сказать:

— Я слышал очень много хорошего про ваш Дом Творчества.

— Скромно, но славно, — сказала она, наклонив в знак согласия античную голову. Я вздохнул:

— Хотелось бы взглянуть.

— Приглашаю.

Мы медленно поднялись на пригорок и, обогнув нависший над морем монументальный творческий замок, вышли к его центральному входу. Пройдя сквозь холл, приблизились к лифтам и заняли одну из кабин. На нас поглядывали, но пани Ярмила, казалось, этого не замечала — все так же покойна и безмятежна.

Мы вышли из лифта на девятом. Она открыла свой номер — две комнаты, одна — поуже, другая — пошире. В углу стояло двуспальное ложе.

Пражский халат отлетел на стул. Я торопливо за ней последовал. Я уже видел пани Ярмилу в ее естественном состоянии, но были еще два кусочка ткани — последний редут, защищавший тайну. Теперь, наконец, предо мною открылись и белые грозди и темная рощица. В единый миг произошло великолепное превращение. Супружеская кровать показалась уж слишком комфортным полем сражения. Я чувствовал, что песок и трава — вот наше истинное ристалище. И сам я стал тем, кем и был задуман, — бивнем, клыком, костью в шерсти.

Мы молча ринулись друг на друга, готовые умереть в рукопашной. Мы склеились накрепко, наглухо, намертво. И оба радостно испускали какие-то лающие междометия на первобытном пещерном наречии. Черт побери, мы были неплохи.

Пани Ярмила отправилась в душ. Я к ней примкнул. Через пять минут она стала невозмутима, как в лифте. Мы условились повторить наш матч завтра же — пану Яромиру предстояло закрытие их сходняка и заключительный банкет, на который звана и пани Ярмила.

— Я не поеду, — сказала пани, — могу представить, какая там скука.

Я заверил достойную даму, что здесь ей будет повеселей.

Это не было пустым обещанием. День Второй был не хуже Первого Дня. Возможно, и лучше — единоборство было таким же непримиримым, но в чем-то более утонченным. Мы не проскакивали мимо подробностей — по первости это почти неизбежно, — мы открывали богатство детали и прелесть решающего штриха. Фантазия дополняла щедрость.

Заботило лишь неясное будущее. Пани Ярмила предполагала, что в Дубулты может прибыть переводчик для завершенья совместной работы с автором славного оригинала. Как будто за ним забронирован номер. Значит, пока они будут трудиться, я должен принимать мою пани в своей клетушке — не слишком шикарно. Кассирша из кинотеатра «Меллужи» вряд ли предвидела, что ее комнате выпадет такая карьера.

Мы вышли в город пройтись по Йомасу и посидеть в том самом кафе, в котором мы ужинали в день знакомства. Усевшись за столиком у окна, мы начали восстанавливать силы.

Пани Ярмила была очень милой и ненавязчивой собеседницей. Мне стоило некоторых усилий вытянуть из нее две-три фразы о том, как текла ее жизнь в Праге и как она стала женою Холика.

Место их встречи вполне прозаичное. Впрочем, я меньше всего ожидал какой-либо романтической фабулы. Ярмила служила в Союзе писателей в области международных связей. Еще бы! Украшение фирмы. Подобный фасад и три языка, в том числе — совершенный русский. Пан Яромир на нее поглядывал, когда еще ничего не значил. Тем более — для самой Ярмилы, — дополнил я мысленно эти сведения. Думаю, что стать ее мужем было для Холика столь же важно, как стать заправилой в той гордой среде, где его прежде не замечали и в грош не ставили

— сладкий реванш!

Как я и предполагал, пан Холик кинул ради нее семью, благо дети были старше Ярмилы. Наверно, он безоглядно влюбился, наверно, и самоутверждался, а может быть, первая пани Холик не отвечала его представлениям о круге, в который он был допущен. Я предпочел последнюю версию. Она была наименее выгодной для этого прихвостня и куртизана.

Мы выпили бальзам с коньяком. Я извинился за скромность обеда, который не может идти в сравнение с отвергнутым ею банкетом в Риге. Она усмехнулась: банкет уже был. Я нежно поцеловал ей ладошку.

Ярмила презрительно сказала:

— Ну и публика там пирует, должно быть.

Я откликнулся:

— Должно быть, все та же. Люди передовой идеи.

Она процедила, наморщив лоб:

— Люди идеи ужасно плоски.

Эти слова прозвучали, как музыка. Я вспомнил Афиногена Рычкова, грозившего перегрызть глотку ради единственно верной теории. Уже давно я сделал открытие: ставить идею выше жизни — это ведь выбор в пользу смерти.

— Твое здоровье, — сказал я с чувством. — Скажи еще что-нибудь. Умоляю.

— Я знаю, — сказала она, — у вас любят слова этой фурии Ибаррури: лучше умереть стоя, чем жить на коленях. Я не согласна. Жить на коленях не очень удобно, но, в конце концов, можно жить лежа.

— Смотря с кем, — сказал я. — Лучше подохнуть — стоя, сидя, в любой позиции — чем жить лежа с твоим Яромиром.

Бестактно. А самое главное — глупо. Но я постыдно возревновал. Ее-то! Спокойно решившую стать генеральшей при таком генерале. И все-таки трезветь не хотелось. Выяснилось, что Ярмила пронзила не только одну из моих желез.

Она поняла и не рассердилась.

— Всякая семья разрушительна. Я вычитала у одного ученого: близкие отношения рождают презрение.

Невероятно! Мы думаем сходно. Однако я бы не возражал, чтоб наши близкие отношения длились подольше. Как можно дольше.

В это время кто-то стукнул в стекло. Я поднял голову и поперхнулся. На улице Йомас стоял Випер.

Угораздило же нас сесть у окна! Хотел бы я знать, откуда он взялся. Впрочем, мне это предстояло узнать. Я сделал приглашающий жест. Он покачал головой — это я должен выйти к нему для переговоров.

Я извинился перед Ярмилой. Мой друг известен своей учтивостью. Воспитанность на грани болезни. Он никогда себе не позволит нарушить наше уединение. Я отлучусь на одну минуту — по-видимому, что-то стряслось.

Она улыбнулась. О, разумеется. В России ей еще не приходилось встречать подобную куртуазность. Такая интересная встреча обогащает ее наблюдения. И я не должен слишком спешить. Она пока выкурит сигаретку. Иначе говоря — пойдет пописать.

Випер пылко меня приветствовал.

— Сам бог послал тебя! — крикнул он.

Допустим. Я приготовился слушать.

Он сообщил, что здесь не на отдыхе. Нет, не московское адское пекло, не имеющее себе аналогов, вытолкнуло его из столицы. Есть сведения — его хотят замести. Не то в Вооруженные Силы, не то еще в какой-то силок. Он думал переждать это время у одного латыша, но не вышло. Теперь он направляется в Тарту. Эстонские друзья его примут. Суть в том, что, как гоголевский герой, он «сильно поиздержался в дороге». Итак, могу ли я его выручить?

В благостное томление Юрмалы ворвался отечественный Резистанс. Дохнуло угрозой, полярной стужей.

Я сказал, что, оторванный от Москвы, естественно, я стеснен в возможностях, однако, чем могу — помогу.

Он понимающе кивнул. Он уже видит мои обстоятельства — должно быть, расходы мои непомерны. Совсем непросто поить и кормить столь сногсшибательную особу. Я объяснил, что она сыта и без моего угощения.

— А кто она? — спросил он отрывисто.

— Пани Ярмила. Жена пана Холика. Это ответственное лицо в Союзе чехословацких писателей.

— И ты с ней сидишь за одним столом?

Я рассердился:

— Не только сижу. Чем она тебя не устраивает?

— Ты еще спрашиваешь? Потрясающе. Что ж, каждый по-своему отмечает четвертую годовщину вторжения. Прими поздравления с такой эволюцией.

Голос Випера зазвенел, а взгляд его устремился в сторону. Обиделся. Все как в пятнадцать лет.

Я сухо сказал, что об эволюции мне лично ничего не известно. Каков я был, таков я и есть. Что думал я раньше, то думаю нынче. А думаю я, что, когда встречаешь подобную даму, не обязательно дотошно выяснять ее взгляды, тем паче, вряд ли она их имеет. Зато у нее такие ноги, которые более чем прогрессивны. Что же до взглядов ее супруга, то это проблема Густава Гусака.