Западня - Золя Эмиль - Страница 142

На следующий день, в двенадцать часов, она, как и в прошлые дни, отправилась в больницу. Боши, заметив, что она выходит из дому, пожелали ей получить удовольствие. В этот день от дикого рева Купо, от топота его ног трясся весь больничный коридор. Поднимаясь по лестнице, Жервеза уже различала слова:

– Клопы!.. Суньтесь-ка, суньтесь сюда! Расшибу!.. А, они хотят загрызть меня! Клопы!.. Нет, вам со мной не справиться! Проваливайте к чертям!

Жервеза постояла у двери, вслушиваясь. Сегодня он дрался с целой армией. Войдя, она увидела, что болезнь идет вперед, усиливается. Купо впал в буйное помешательство: это был настоящий выходец из сумасшедшего дома. Он бесновался, размахивал руками во все стороны, ударял себя, бил по стенам, по полу, кувыркался и наносил удары в пустоту, пытался отворить окно, прятался, защищался, звал на помощь, отвечал кому-то, поднимал невыносимый шум; у него был загнанный вид человека, окруженного целой толпой врагов. Ему мерещилось, – это Жервеза поняла потом, – что он стоит на крыше и кроет ее цинком. Купо раздувал губами огонь, переворачивал железо на жаровне, становился на колени и проводил большим пальцем по краям тюфяка, будто паял листы. Да, умирая, он вспомнил свое ремесло, и он так страшно вопил, корчился и катался по воображаемой крыше, потому что какие-то мерзавцы не давали ему спокойно работать. Эти гады издевались над ним со всех соседних крыш. Негодяи напускали на него целые тучи крыс. О, эти мерзкие животные! Они преследовали Купо. Сколько он ни давил их, изо всей силы топая и шаркая ногами по полу, они снова и снова набегали стадами, – вся крыша была черна от них. А тут еще пауки! Купо изо всей силы натягивал штаны и прижимал их к ляжкам, чтобы раздавить забравшихся туда огромных пауков. О, черт! Он так и не успеет выполнить работы, эти мерзавцы погубят его, хозяин посадит его в тюрьму! Больной торопился изо всех сил, ему казалось, что у него в животе паровая машина. Широко разинув рот, он выдыхал дым, густой дым, наполнявший всю палату и выходивший в окно. Изогнувшись, отчаянно пыхтя, Купо выглядывал в окно, следя за столбом дыма, который все разрастался и, поднимаясь к небу, закрывал солнце.

– Ого, – кричал он, – тут вся банда с шоссе Клиньянкур! Все в медвежьих шкурах, с барабанами…

И больной наклонялся к окну, словно разглядывая с крыши идущую по улице процессию.

– Вот так компания! Львы и пантеры… гримасничают!.. – Паяцы оделись собаками и кошками. Тут и долговязая Клеманс… весь парик полон перьев… Ах, мать честная! Кувыркается, как… Эй, голубушка, надо бы нам столковаться!.. Гады, фараоны, не смейте хватать ее!.. Не стреляйте, дьяволы! Не стреляйте!..

Хриплый, полный ужаса голос переходил в крик; Купо наклонился, повторял, что там внизу фараоны и «красные штаны», что они целятся в него из ружей. На стене он видел дуло пистолета, направленное прямо ему в грудь. У него снова отнимали девку.

– Не стреляйте, дьяволы! Не стреляйте!..

Тут стали разваливаться дома. Купо изображал, с каким шумом рушится целый квартал; все исчезало, все улетало. Но он не успевал говорить, картины менялись в его мозгу с неуловимой быстротой. Неистовое желание говорить переполняло его, и слова срывались с его языка беспорядочно, бессвязно, в горле у него клокотало. Он орал все громче и громче.

– А, это ты! Здравствуй!.. Ну, ну, без шуток! Не хочу глотать твои волосы.

И он отмахивался руками, он дул, отмахиваясь от волос. Студент спросил его:

– Кого вы видите?

– Жену, черт ее дери!

Он стоял к Жервезе спиною и глядел в стену. Жервеза перепугалась и уставилась в ту же стену, ища там себя. А Купо продолжал:

– Эй, не обматывай меня… Не надо меня связывать!.. Черт, да какая ты хорошенькая, как шикарно одета! Где ты взяла все это, мерзавка? С гулянки вернулась, дрянь? Ну, постой, я с тобой разделаюсь!.. А, ты прячешь своего любовника за спиной? Кто он? A ну-ка присядь, я погляжу… О, черт, да это опять он!

И несчастный, сделав огромный прыжок, кинулся на стену, ударился в нее головой, но мягкая обивка обезвредила удар. Купо с глухим шумом свалился на тюфяк.

– Кого вы видите? – снова спросил интерн.

– Шапочник! Шапочник! – орал Купо.

Студент стал расспрашивать Жервезу, но она мямлила и заикалась. Она не могла отвечать, эта сцена всколыхнула самые ужасные воспоминания ее жизни. А кровельщик снова размахивал кулаками.

– А ну, поди сюда, голубчик! Надо же мне в конце концов рассчитаться с тобой! А, ты посмеиваешься, стоишь под ручку с этой дрянью! Ты при всех смеешься мне в глаза? Ну, ладно, я тебя голыми руками в лепешку расшибу!.. В другой раз не суйся. Получи! Ату его! Ату! Ату!

Он бил кулаками в пустоту. Страшное бешенство овладело им. Пятясь задом, он наткнулся на стену и вообразил, что на него напали с тыла. Повернувшись, он бешено бросился на мягкую обивку. Он прыгал, кидался из конца в конец комнаты, стукался о стены грудью, спиной, плечами, катался по полу и снова вскакивал на ноги. Он весь обмяк, падал, словно куль с мокрым тряпьем. Вся эта возня сопровождалась жестокими угрозами, дикими гортанными криками. Но, очевидно, перевес в драке был не на его стороне: дыхание его становилось все короче, глаза вылезали из орбит. Постепенно им овладевал детский страх.

– Караул! Убивают!.. Уходите отсюда, уходите оба! Ах, негодяи, они только смеются!.. Она уже лежит на земле!.. Так и будет, никто не поможет… – Ах, мерзавец, он убьет ее! Он уже отрезал ей ногу ножом. Другая нога валяется на земле, живот распорот, кровь, всюду кровь!.. О боже мой! Боже мой! Боже мой!

Страшный, весь в поту, со слипшимися на лбу волосами, он пятился и отчаянно отбивался руками, словно отталкивая что-то нестерпимо мучительное. Вдруг он пронзительно крикнул, наткнулся пятками на матрац и упал на него навзничь.

– Он умер, умер, – проговорила Жервеза, стиснув руки.

Студент подошел к Купо и положил его на середину матраца. Нет, он еще не умер. Больного разули; его босые ноги свисали с матраца. Они еще дергались, они двигались в мелкой, ритмичной и быстрой пляске.

Как раз в этот миг вошел вчерашний доктор. Он привел с собою двух других врачей – долговязого и коренастого, оба, как и он, были при орденах. Все трое молча нагнулись к распростертому на матраце Купо и оглядели его с головы до ног, а потом стали быстро говорить между собою вполголоса. Они обнажили больного до пояса, и Жервеза, вытянувшись, увидела его голый торс. Ну, кончено дело: корчи перешли с рук и ног на туловище, и теперь все оно заплясало. В самом деле, у паяца ходуном ходил живот. Вдоль боков пробегала дрожь, а живот подводило от дикого хохота. Все туловище так и дергалось. Мускулы сокращались и разжимались, кожа натянулась, как на барабане, волоски на груди шевелились. Да, это, вероятно, был конец пляски, заключительный галоп, при котором все танцоры держатся за руки и притоптывают каблуками, а потом расходятся по домам.