Труд - Золя Эмиль - Страница 30

— Видите, — сказал Жордан, указывая на модель, стоявшую в углу лаборатории. — Вот она, моя электрическая печь! Разумеется, она еще нуждается в дальнейших усовершенствованиях, у нее есть много недостатков, справиться с которыми я пока не могу. Но и в таком виде она дала мне образцы превосходного чугуна, и я полагаю, что батарея из десяти таких печей сделает за десять часов работы не меньше, чем три домны, вроде моей, даже если бы домны эти работали днем и ночью. А как такой способ удобен и безопасен! Тогда с плавкой могли бы справляться дети — ведь оставалось бы только поворачивать выключатели… Правда, должен сознаться, что образцы чугуна обошлись мне так же дорого, как если бы -это были серебряные слитки. Проблема поставлена отчетливо: пока еще моя печь — только лабораторная игрушка; для промышленности она начнет существовать лишь с того дня, когда я смогу широко снабжать заводы электричеством по такой цене, которая сделала бы подобный процесс выплавки железа выгодным.

Жордан пояснил, что уже в течение шести месяцев не прикасался к своей печи: он весь погрузился в решение вопроса о передаче электрической энергии. Если бы удалось сжигать уголь при самом выходе из копей и посылать электрическую энергию по кабелям на отдаленные заводы, это дало бы большую экономию. Вот еще одна проблема, иад которой ученые уже несколько лет ломают головы; и вся беда в том, что они неизменно наталкиваются при этом на одно и то же затруднение — значительную утечку энергии.

— В этом направлении недавно производились новые исследования, — заметил Лука недоверчиво, — но, кажется, никакая экономия здесь невозможна.

Жордан улыбнулся, и на его лице появилось выражение того кроткого упрямства и непоколебимой веры, которые он вносил в свои изыскания и которые нередко помогали ему неутомимо работать в течение многих месяцев над установлением какого-либо третьестепенного положения.

— Никогда не следует отчаиваться, пока не убедишься окончательно, — ответил он. — Мне уже удалось добиться кое-каких результатов; я уверен, что настанет день, когда электрическую энергию научатся накоплять, распределять и направлять, куда захотят, без всякой утечки. И если мне придется затратить хоть двадцать лет, чтобы добиться своего, что ж, я их затрачу! Ведь это так просто: каждое утро принимаешься за работу, все начинаешь сызнова, и так до тех пор, пока не найдешь того, что ищешь… Что я вообще стал бы делать, если бы не умел начинать сызнова?

Он сказал это с видом такого наивного величия, что Лука почувствовал глубокое волнение, словно присутствовал при подвиге героя. Молодой человек с восхищением смотрел на ученого: слабый, тщедушный, с хилым, постоянно расстроенным здоровьем, Жордан кашлял, задыхался в своих шарфах и платках среди этой огромной залы, заставленной гигантскими аппаратами, пересеченной проводами, по которым, словно молния, бежал электрический ток; и лаборатория все более заполнялась исполинским трудом этого маленького существа, которое разгуливало по зале, напряженно работало, изо всех сил возилось в ней, словно затерянное в пыли насекомое. Откуда черпал Жордан не только интеллектуальную энергию, но и физические силы на то, чтобы предпринимать и вести такую работу, которая, казалось, требовала целой жизни нескольких сильных и здоровых мужчин? Ученый ходил маленькими шажками, он едва дышал, но приподнимал целый мир своими слабыми, тонкими руками больного ребенка.

Вошла Сэрэтта и весело заявила:

— Что это значит? Вы не идете обедать? Марсиаль, милый, если ты не будешь вести себя благоразумно, я запру лабораторию на ключ!

Столовая и гостиная представляли собой две довольно тесные комнаты, теплые и уютные, как два гнездышка, согреваемые женским сердцем; они выходили прямо в зеленевшие поля: перед их окнами, убегая в смутные дали Руманьи, развертывались луга и пашни. В этот поздний час занавески, несмотря на теплый вечер, были задернуты; Лука сразу же отметил, каким удивительным вниманием и заботой окружала брата Сэрэтта. Жордан соблюдал сложный режим: особые блюда, особый хлеб, даже особая вода, которую для него чуть подогревали. Он ел, как птичка, ложился и вставал вместе с курами, а они, как известно, существа весьма благоразумные. В течение дня он совершал короткие прогулки, делал во время своих занятий несколько перерывов для отдыха и сна. Тем, кто поражался удивительной выносливости Жордана и считал, что он работает, как вол, и убивает себя, трудясь с утра до вечера, ученый отвечал, что работает он каких-нибудь три часа в день: два часа утром и час после полудня; да и утренние часы он делит еще на две части коротким перерывом, так как не может сосредоточивать свое внимание на одном предмете больше часа: тотчас же начинается головокружение, голова пустеет. На большее он никогда не был способен; его поддерживали лишь воля, упорство и страстная устремленность к цели, которую он носил в себе, которую зачинал всем своим интеллектуальным мужеством, заранее примиряясь с тем, что роды могут продлиться несколько лет.

И тут Лука нашел наконец ответ на вопрос, который он не раз задавал себе: откуда Жордан, такой болезненный и слабый, черпает силы для своих гигантских трудов? Ответ заключался в одном — в методе Жордана, в мудром, глубоко продуманном способе, каким он распределял свои силы, как бы малы они ни были. Он сумел использовать даже свои слабости, превратив их в щит против вторжения внешней жизни. Но, главное, Жордан всегда хотел одного и того же, отдавал своему делу каждую бывшую в его распоряжении минуту; не зная ни разочарования, ни скуки, он работал с той медленной, неустанной и упорной верой, какая движет горами. Знаем ли мы, сколько можно сделать, если работать каждый день всего по два часа, но работать целесообразно, устремленно и при этом так, чтобы ни одна праздная мысль, ни одна минута лени не прерывала работы? Одно зерно наполняет мешок, одна капля переполняет чашу. Камень за камнем возводится здание и воздвигается памятник, перерастающий горы. И точно так же этот маленький человечек, закутанный в плед и пьющий подогретую воду, чтобы не схватить простуду, творил величайшее дело, посвящая ему те редкие часы своего умственного здоровья, которые он отвоевывал у физической немощи; и главным орудием его был строго определенный метод работы, к которому он приспособил всю свою жизнь.

Обед прошел дружелюбно и весело. В доме Жорданов была исключительно женская прислуга: Сэрэтта находила, что мужчины служат слишком шумно и грубо. Кучер и конюх просто нанимали себе помощников на те дни, когда у них бывало много работы. Сэрэтта тщательно подбирала служанок: у них была приятная внешность, бесшумные, ловкие руки, и это делало еще более уютным дом Жорданов, наглухо закрытый для посторонних и доступный лишь близким друзьям. В тот вечер по случаю возвращения хозяев были поданы мясной суп, рыба в масле, жареный цыпленок, салат из овощей — все простые блюда.

— Нет, вы, правда, не сильно скучали с субботы? — спросила Сэрэтта Луку, когда они уселись за стол в маленькой уютной столовой.

— Да нет же, уверяю вас, — отвечал молодой человек. — Впрочем, вы даже не можете себе представить, как я был занят.

И он рассказал Жорданам о субботнем вечере, о том настроении затаенного бунта, какое он застал в Боклере, о хлебе, украденном Нанэ, об аресте Ланжа и о своем посещении Боннера, ставшего жертвой стачки. Но, повинуясь странному чувству, которому он сам потом дивился, Лука едва упомянул о встрече с Жозиной и даже не назвал ее имени.

— Бедные люди! — сочувственно сказала Сэрэтта. — Эта ужасная стачка обрекла их на хлеб и на воду; счастье еще, что у некоторых был хлеб… Но что делать? Как им помочь? Благотворительность не выход; вы не поверите, как меня огорчало все эти два месяца сознание нашей полной беспомощности, нас, людей богатых и счастливых.

В Сэрэтте говорила ее человеколюбивая душа, душа воспитанницы дедушки Мишона, старого врача, фурьериста и сенсимониста: он совсем крошкой брал ее на колени и рассказывал выдуманные им чудесные истории про основанные на блаженных островах фаланстеры, про города, где людям дано было — среди вечной весны — осуществлять во всей полноте свои грезы о счастье.