Радость жизни - Золя Эмиль - Страница 11

Прошел год. Время тянулось очень медленно. Г-жа Шанто изменила свое решение относительно Полины: она не поместила девочку в пансион, а оставила дома, уступив настоятельным просьбам мужа, который уже не мог обойтись без Полины. Но, не желая признаться себе, что ею руководит расчет, г-жа Шанто решила, что сама займется обучением Полины, радуясь возможности снова стать учительницей. В пансионе дети узнают много такого, чего им совсем не следует знать, и она обязана позаботиться, чтобы Полина росла в чистоте и неведении. Среди книг Лазара отыскали грамматику, арифметику, учебник истории и даже краткий очерк мифологии. Г-жа Шанто руководила занятиями Полины, давая ей каждый день по уроку: диктант, задачи, заучивание наизусть. Большую комнату Лазара превратили в классную. Полину снова усадили за рояль. Кроме того, тетка учила ее хорошему тону, строго следя за манерами девочки, стараясь отучить ее от мальчишеских повадок. Полина была послушна и понятлива, прилежно готовила уроки, даже по тем предметам, которые не вызывали у нее никакого интереса. Одну только книгу она не выносила — катехизис. Она не могла понять, зачем тетка беспокоит себя по воскресеньям и ходит с нею в церковь, на что это нужно. В Париже Полину никогда не водили в церковь св. Евстафия, хотя она находилась у самого их дома. Отвлеченные идеи туго проникали в сознание девочки. Тетка внушала ей, что всякая благовоспитанная девица, живя в деревне, обязана посещать церковь и почитать священника, подавая этим достойный пример другим. Сама г-жа Шанто соблюдала только условности религии, но религиозность, по ее мнению, была таким же признаком хорошего воспитания, как и хорошие манеры.

Морские приливы между тем дважды в день неизменно вздымали свои волны у берегов Бонвиля, и Полина росла, постоянно созерцая необъятный горизонт. Теперь она больше не играла, у нее не было товарища. Бегала ли она по террасе с Матье, гуляла ли в огороде с Минуш на плече — она всегда радовалась, глядя на это вечно живое море, свинцовое в ненастные декабрьские дни, нежно-зеленое, переливчатое под первыми лучами майского солнца. Для семьи Шанто выдался удачный год. Полина, казалось, в самом деле принесла в дом счастье: Давуан неожиданно прислал пять тысяч франков, желая, видимо, избежать разрыва, которым ему угрожали Шанто. Тетка, по-прежнему педантично относившаяся к своим опекунским обязанностям, три раза в год ездила в Кан получать проценты с капитала Полины. Возместив свои расходы по поездке и вычтя сумму, определенную семейным советом на содержание девочки, она покупала на оставшиеся деньги новые ценные бумаги.

По приезде она каждый раз звала Полину в свою комнату, отпирала заветный ящик и говорила:

— Видишь, я кладу эти бумаги сюда же… Пачка растет, правда?.. Не беспокойся, все будет в сохранности — ни сантима не пропадет.

В августе, в одно прекрасное утро, неожиданно явился Лазар, успешно сдавший годовые экзамены. Он должен был приехать неделей позже, но ему хотелось сделать матери сюрприз. Это было большой радостью. Уже из писем Лазара, приходивших каждую неделю, домашние знали, что он все больше увлекается медициной. Теперь они увидели, как сильно он изменился; о музыке он, казалось, вовсе позабыл, всем надоедал своими бесконечными рассказами о профессорах и научными трактатами на любую тему: о каждом блюде, поданном на стол, о направлении и характере ветра. Им овладела новая страсть: он задался мыслью стать гениальным врачом, поразить весь мир.

Полина при встрече по-прежнему бросилась ему на шею, не скрывая своей детской привязанности. Но она была удивлена, почувствовав, что Лазар уже не тот, не прежний. Его даже огорчило, что он ни словом не обмолвился о музыке, — ну, хотя бы для разнообразия! Разве можно совсем разлюбить то, что раньше так любил? Когда Полина как-то спросила Лазара о судьбе его симфонии, он рассмеялся, говоря, что покончил с этими глупостями навсегда. Это опечалило ее. Затем она стала замечать, что ее присутствие смущает Лазара: он смеялся каким-то нехорошим смехом. За эти десять месяцев в выражении его лица и жестах появилось нечто новое, — он познал жизнь, о которой нельзя рассказывать маленьким девочкам. Он сам разобрал свой чемодан, доставал и прятал книги — романы и научные сочинения со множеством иллюстраций. Теперь Лазар уже не кружил Полину, словно волчок, так, что у нее развевались юбки, и даже иной раз бывал недоволен, когда она, по старой привычке, приходила и располагалась у него в комнате. Но Полина мало изменилась, она по-прежнему смотрела ему в глаза ясным и невинным взглядом, и в конце первой же недели между ними установились прежние товарищеские отношения. Свежий морской ветер, казалось, развеял дух Латинского квартала. В обществе этого здорового, резвого ребенка Лазар сам чувствовал себя мальчишкой. Опять началась прежняя жизнь: игры вокруг большого стола, беготня по огороду вместе с Матье и Минуш, прогулки к бухте Сокровищ и невинное купание на открытом воздухе, когда рубашки весело хлопают на ветру, словно знамена. Луиза, приезжавшая в мае в Бонвиль, проводила летние каникулы у каких-то знакомых около Руана. Прошло два дивных месяца, и ни одна размолвка не омрачила дружбы Лазара и Полины.

В октябре, в день отъезда Лазара, Полина смотрела, как он укладывает книги, привезенные весною; они так и простояли в шкафу, Лазар за все лето и не прикоснулся к ним.

— Разве ты их увозишь? — с сожалением спросила Полина.

— Разумеется! — отвечал он. — Это для занятий… Эх, черт возьми, и буду же я работать! Надо все изучить основательно.

Снова мертвая тишина водворилась в бонвильском доме. Привычной чередою потянулись однообразные дни под мерный неумолчный шум моря. Но в этом году в жизни Полины произошло значительное событие: в июне ей исполнилось двенадцать с половиной лет, и она в первый раз причащалась. Религиозное чувство развивалось в ней медленно; это было чувство глубокое, и его не могли удовлетворить вопросы и ответы катехизиса, которые она, не понимая, затверживала наизусть. В ее юной рассудительной головке сложилось собственное представление о боге, как о могучем, мудром властелине, управляющем вселенной, причем властелин этот заботится о том, чтобы на земле все творилось по справедливости. Такое упрощенное представление вполне удовлетворяло аббата Ортера. Он происходил из крестьянской семьи; его неповоротливый ум был способен усвоить лишь букву религиозного закона, и он довольствовался внешней обрядностью и благочестием, не выходящим за рамки положенного. Он радел о своем личном спасении; если же его прихожане будут осуждены на вечную муку, что ж поделаешь! Правда, аббат пятнадцать лет старался запугать свою паству, но, ничего не добившись, требовал теперь только, чтобы жители поселка приличия ради посещали церковь по большим праздникам. Так весь Бонвиль, коснея в грехах, ходил в церковь по привычке. В силу своего равнодушия к спасению паствы священник проявлял религиозную терпимость. Каждую субботу он отправлялся к Шанто играть в шашки, хотя мэр из-за своей подагры ни разу не переступил церковного порога. Зато г-жа Шанто выполняла все обрядности, аккуратно посещала богослужение по праздникам и брала с собою Полину. Мало-помалу простота священника стала подкупать девочку. В Париже при ней многие с презрением отзывались о попах, об этих лицемерах, черные рясы которых скрывают всевозможные пороки и преступления. Но этот священник из приморского поселка, носивший грубые башмаки и своей походкой, загорелой шеей и простонародной речью напоминавший бедного фермера, казался ей хорошим человеком. Одно наблюдение еще более расположило Полину в его пользу: аббат Ортер любил курить из большой пенковой трубки, но стыдился своей слабости и прятался, когда курил, в огороде, среди салатных грядок; эта трубка, так тщательно им скрываемая, и смущение, когда его заставали врасплох, — все это трогало Полину, хотя она сама не могла бы объяснить, почему. Полина причащалась у него вместе с двумя крестьянскими девочками и мальчиком, сохраняя глубокую серьезность. Вечером, за обедом у Шанто, священник заявил, что еще не видывал в Бонвиле девочку, которая так разумно вела бы себя, принимая причастие.