Корпорация - Беляева Виктория - Страница 46

— Какие корочки? — Малышев забыл о роли — спросил нормальным человеческим тоном.

— Госбезопасности, — теперь Ручкин говорил тише и, как будто, спокойнее, — Принес диктофон с пленкой. Включил. Это была запись того разговора, с Родионом… И сказал, что он эту пленку может кое-кому передать. Ну, вы понимаете…

— Нам? — уточнил Шевелев без всякой интонации.

— Да. Это означало бы, что… В общем, вряд ли бы вы дали мне спокойно работать дальше.

— Структура профсоюзов независима от администрации предприятия, — мягко заметил Шевелев.

Ручкин в ответ кисло улыбнулся. То, что происходило в данный момент в кабинете президента Росинтербанка, недвусмысленно доказывало как раз обратное.

Да в чем дело? — подумал вдруг Малышев. Почему этот человек с такой готовностью выкладывает им все, будто только и ждал этого момента? Он не в кабинете следователя, он не обязан отвечать на вопросы. Никаких инструментов воздействия на него у них нет. Не совесть же в нем пробудилась, в самом деле!…

Страх. Обычный человеческий страх, понял Малышев. Такой, что даже возможности не оставляет подумать, прикинуть — да полно, могут ли они требовать от меня чего-то? В кровь въевшаяся готовность унизиться и распластаться перед всяким, кто сильнее. Сначала продал компанию, в которой вырос, человеком стал. Да бог с ней, с компанией, с «Росинтером», с владельцами и менеджментом — гусь свинье не товарищ, это ясно. Но ведь и своих же предал, профсоюзников, рабочих — людей, которые его наверх двигали, верили ему. Подставил, как щенят слепых. Теперь продает того, на чью сторону переметнулся. А завтра снова сдаст с потрохами любого — едва найдется тот, кто сможет пригрозить и посулить что-то…

— В общем, он шантажировал вас? — подсказал Шевелев.

— Да, — откликнулся с готовностью Ручкин, — Шантажировал.

— И вы… испугались?

— Испугался…

Сказано это было так по-сиротски, что Малышеву захотелось придушить гадину немедленно. Вместо этого он отошел в другой конец кабинета и там застыл у стены.

— Он заставил меня подписать бумагу. Заявление.

— Вы подписали заявление о согласии сотрудничать с ФСБ?

— Да…

— И он?…

— Он ушел.

— Дальше?

Тон Шевелева перестал быть дружелюбным. Он спрашивал быстро, резко.

— Дальше я вернулся в Снежный. Он сказал, что со мною свяжутся. Никто не звонил, не приходил, я надеялся, что как-то обойдется. Потом… Потом было заявление Генпрокуратуры. Слухи пошли, что Президент недоволен «Росинтером». И почти сразу после этого приехал Притыкин.

— В Снежный?

— Да. Он сказал, что администрация Президента озабочена чрезмерным влиянием господина Старцева. Что такие, как он… — Ручкин нервно обернулся в сторону Малышева, но все же продолжил, — опасны для экономической безопасности страны. Он сказал, что я должен помочь.

— И вы согласились?

— Я отказался! — выкрикнул Ручкин гневно и снова сник, — Но Притыкин тогда сказал, что если я дал согласие на них работать, то я уже не принадлежу себе. И должен подчиняться приказам. А если откажусь…

— Он угрожал вам?

— Да! Да! Он мне угрожал!… И я… У меня семья, вы понимаете?…

— Он давал вам инструкции?

— Он сказал, что нужно только пригрозить. Дать понять общественности, что в СГК не все так хорошо, как кажется со стороны. В общем, не обязательно доводить дело до настоящего скандала, не обязательно бастовать на самом деле, вы понимаете?… И я подумал, что, может, это не так уж и страшно…

— И вы…

— Я поговорил кое с кем на местах. В цехах, на заводах. У людей накопились претензии, и многие были недовольны политикой Пупкова…

— Ну, конечно, — подал голос Малышев, — Четыре года без войны — серьезное испытание для борцов за справедливость. Заскучали, поди. Истомились!

Ручкин молчал, вжав голову в плечи. Малышев подошел, подвинул стул, и, сев на него верхом, уставился на Ручкина:

— Красивую песню спел. Почти правдивую. Только один момент непонятен: если этот Притыкин тебя на испуг взял, и ты, как зайчик, не корысти ради, а токмо от страха, побежал исполнять, откуда тогда домик-то появился? На Рублевке, а?…

Ручкин вздохнул.

— Я понял кое-что. Но поздно — уже процесс пошел, уже цеховые комитеты к Пупкову обратились, работа началась. Остановить это уже трудно было. Ну, вы понимаете… Я понял, что не из какого он не из ФСБ.

— Как вы это поняли? — поинтересовался Шевелев.

Ручкин пожал плечами:

— Много разного… В первый раз когда Притыкин появился, в Москве еще, он так себя держал… Ну, и я тогда испугался очень, у меня даже мысли не было, что он может… врать может. Корочки, опять же… А потом он вроде как расслабился. Вот замашки такие, знаете, поведение какое-то, жаргон этот… Ну, не похоже, что человек из органов. Вот, не знаю, как объяснить…

— Какой жаргон?

— А вот такой! — и Ручкин, не найдя слов, кивнул на Малышева.

— Человек из бизнес-среды? — подсказал Шевелев.

— Точно. Ну и, много всего, по мелочам… Он со мной связывался еще несколько раз, инструктировал. Я понял, что другой информации, ну, о делах в комитете, у него нет. Только от меня. Потолковал с одним человеком… знающим… Тот сказал — родимый, ты что? В ФСБ столько народу стучит… В общем, когда мы с ним встретились в Москве, я прямо сказал, что ему не верю, и что направлю заявление в Снежнинское управление ФСБ. Он сначала задергался, возмущение изобразил, а потом…

— Предложил вам сделку, — холодно закончил Шевелев.

Ручкин кивнул.

— И ты продался! — Малышев встал со стула, пошел кругами по комнате, — Ну, еще бы! Элитная недвижимость! Из профсоюзной кассы ты бы за всю свою жизнь столько не уворовал!…

Ручкин поднял глаза, собрался было что-то сказать, но смолчал.

— А на компанию тебе насрать с большой колокольни! — продолжал бушевать Малышев, — «Горка» теряет на этом сумасшедшие бабки. Акции падают. Два инвестиционных проекта остановлены, и когда возобновятся — неизвестно. Кредит на переселение пенсионеров на «материк» два года ждали — сорвался! ЕБРР делает вид, что ни о чем мы не договаривались. Если забастовка состоится, компания потеряет еще больше, и тогда вообще неизвестно, чем будем зарплату платить — твоим же людям, которые тебя выбрали… Вот что! — и, подойдя вплотную к предателю, Малышев наклонился к самому его лицу, — Ты эту кашу заварил, ты и расхлебывай. Что можно сейчас сделать, чтобы это остановить?

Не подымая глаз, Ручкин покачал головой:

— Ничего. Я пытался. Но люди завелись. И Пупков завелся, ему отступать нельзя — через полгода перевыборы, он место потеряет, если сейчас отступит.

— Начальство это ваше… Независимые профсоюзы… Могут что-нибудь сделать?

Ручкин снова покачал головой.

— Вряд ли. Они нас не дотируют, у них на нас — никаких прав. А Пупков и вовсе их слушать не станет.

— Немченко?

— Нет. Если только…

— Если на уступки не пойдет? — хмыкнул Малышев, — Ну да, действительно. Чего там мелочиться. Двести лимонов баков, делов-то…

В кабинете наступила тишина. Подумав, Малышев распорядился:

— Оставайся в Москве. Пупкову отзвонишься, скажешь, что берешь отпуск. По уходу за столичной недвижимостью. А чтобы ухаживалось лучше, мы тебе двух помощников определим, — Малышев посмотрел на Шевелева, и тот кивнул, — Они тебе подскажут, что делать, если этот твой агент ноль-семь появится. И только дернись!…

— В самом деле, Валерий Иванович, — Шевелев встал и отключил диктофон, — Нам очень не хотелось бы, чтобы наши внутренние проблемы стали известны кому-то со стороны. Но если вы попытаетесь предпринять что-то еще во вред компании, мы вынуждены будем обратиться за помощью… Ну, хотя бы к той же ФСБ, — он вынул из доктофона кассету и, выразительно помахав ею перед носом Ручкина, спрятал во внутренний карман пиджака.

…Оставшись один, Малышев упал в кресло и надолго замер. Ручкин, скорее всего, про притыкинские «корочки» и угрозы наплел — все-таки, какое-никакое оправдание, чего, мол, со страху не сделаешь. Бог с ним. Главное, есть теперь доказательство того, что к профсоюзным волнениям в Снежном причастна внешняя сила. И сила эта не безымянна и не безлика. «Альтаир». Фрайман. Имя врага названо, лицо известно — теперь бороться будет легче.