По старой дружбе - Знаменский Анатолий Дмитриевич - Страница 1

Анатолий Знаменский

По старой дружбе

* * *

Кожанку… не надевал бы, — сказала жена, мягко, заученно поворачиваясь у гардероба. — Теперь их только шофёра носят, вроде спецодежды…

— Не учи учёного! — весело сказал Калядин, стараясь, впрочем, скрыть нотки весёлой самоуверенности и даже какого-то молодого нахальства, проснувшегося в нём.

За окном призывно и бодро тарахтел «газик». Калядин легко, несообразно возрасту, кинул зашелестевшее пальто на плечи, одёрнул жёсткие, но уже поморщенные кое-где борта, выпятил грудь. Движения его были размашисты и упруги, и в нарочитом, весёлом окрике — не учи учёного! — ничего обидного, не было, но жена как-то грустно и просяще смотрела на него. Смотрела, точнее сказать, как побитая, хотя Калядин за всю жизнь её пальцем не тронул.

Не хотелось входить в тонкости женских ощущений, да и времени не было. Калядин захлестнул на крепкой шее новый клетчатый шарф удавкой; жена тихо, неслышно сняла у него пушинку с ворота.

— К обеду приедешь?

— А чёрт его знает! Вызвали вот по телефону, а там — хозяйственный актив. Не знаю, — небрежно сказал Калядин.

Оборачиваясь к двери, увидел её жалкие, как бы даже обиженные глаза, мельком глянувшие на оборванный, обнищавший к концу года численник над комодом.

И вздох услышал своей пухлой, обтянутой черным хромом спиной — привычный бабий вздох, осточертевший за долгие годы счастливого супружества.

Нет, ничего не заметила Дарья! Не заметила, что был он нынче в особом настроении, вроде именинника, что его распирали тайные надежды, что собирался он сегодня праздновать какую-то свою личную, тайную победу. Она даже не обратила внимания, как, забежав на минутку домой, он старательно драил хромовые сапоги мягкой бархоткой, перед недальней этой дорогой…

Собой занята! Вот так проживёшь с человеком двадцать пять лет, целую четверть века, перемучаешься под гнётом любви и моральной дисциплины, а потом и окажется, что даже чужие люди лучше тебя понимают, интереса у них больше к тебе, чем у родной Дарьи!

Как сегодня Наташа-то глянула, когда передавала телефонный вызов! Аж слезы на глазах выступили! Наташе этой, правда, уж за пятьдесят, она и без причины иной раз глаза вытирает, сидя на проходной у телефона, но ведь тут другое дело. Тут она за близкого человека порадовалась, и голос дрогнул от преданности и сочувствия:

— В райком вас кличут, Петро Митрич. Вот, только что позвонили, чтобы сразу…

— Куда явиться-то? — задержался Калядин в проходной.

— Да ко второму будто, сказали. Прямо. Надо быть, вспомнили и про вас!

Ему даже показалось, что старуха перекрестила его спину.

Наташа работала у Калядина в разных должностях уже лет пятнадцать, если не больше, с тех давних пор, когда и он сам занимал иные посты. Была последовательно сторожихой и уборщицей райкома, курьером в упол-минзаге, а ныне — совмещала должности кладовщика, вахтёра и телефонистки на кирпичном заводе. Наташа переживала за Калядина, считала его хорошим человеком и уж, конечно, оценила нынешний телефонный звонок, не то что супруга. Жене-то он, правда, ничего пока не говорил, но ведь должна же она догадаться, заметить в нём перемену.

— Жми! — сказал Калядин, устроившись на тесном сиденье, рядом с шофёром.

Шофёр — длинный, нескладный парень в курточке из искусственной кожи и простроченных вдоль и поперёк шароварах с какими-то заклёпками где надо и не надо — с усилием дёрнул рычаг скоростей.

— В райком, говорят?

— В райко-о-ом, — с удовольствием кивнул Калядин, выпрастывая сбившуюся полу. — Иван Сергеич, видно, вспомнил…

— Опять, верно, про политучёбу?

— Да нет, другое что-то…

Год назад тоже был вызов, напоминали Калядину насчёт самообразования, а шофёр так понял из его слов, что речь шла о политучёбе на заводе… Но чему учиться человеку его возраста, если у него размаха и опыта на целый район и сил хоть отбавляй?… А его заперли на паршивый сезонный заводишко районного масштаба, в котором, правду сказать, и делать-то нечего! Рабочих — чуть больше сотни, один бухгалтер, два сменных мастера, Наташа да вот ещё электромонтёр, умеющий водить старенького «козла», если вызовут куда, — вот и все масштабы. И в штатном расписании этот завод числится цехом! Цех по выработке кирпича, при лесокомбинате. А был бы рядом консервный завод побогаче, был бы, значит, при консервном заводе…

Никогда Калядина не снимали с треском, не отдавали под суд, выговоров даже заработал за всю свою жизнь немного, а вот так случилось: за долгие годы тихо и мирно скатился он до этого кирпичного заводика. Спроси: как? — никто не скажет, не объяснит.

Были, конечно, важные перемены, всякие реорганизации — ими-то в первую голову Калядин все и объяснял. Образование, конечно… Но ведь и он кое-что познал на практике, чего тоже сбрасывать со счёта нельзя. Он так и думал, что вспомнят о нём, догадаются, позовут. И вот — вспомнили, позвали.

Да и как не вспомнить, когда вторым-то с прошлой конференции в районе Ванюшка Матвеев, с которым ещё до войны вместе лямку тянули. Как не вспомнить, когда кругом, на что ни взгляни, калядинских рук дело!

Дорогу эту кто строил? Точнее, при ком строили? При Калядине. Раньше тут, с горы на гору, и лошадьми проезда не было, теперь — шоссе! Вот как «газик» летит, только камешки в днище постукивают, только пыль завивается из-под колёс, дыхание захватывает! Молодец, Новомир, умеешь баранку в руках держать, даром что не классный шофёр! А кто тебя воспитал, не Калядин?

А буровые эти?…

Машина мчалась по извилистой дороге, вверх-вниз, с горы на гору, и вокруг маячили голенастые промысловые вышки — им не было числа. И почти все они строились после войны, при Калядине!

И вот ещё… Ну, у этого здания не мешало бы и остановиться! Жаль, времени в обрез, а то постоял бы ещё Калядин здесь, походил вокруг длинного, красивого, широкооконного здания с резными пилястрами! Центральная компрессорная — опора всего промысла!

Кирпичные стены промелькнули в глубине лесной поляны, на самом взгорье, и вновь над дорогой понеслись кустарники, дикие груши, облетевшие осенние дубы. Машина покатилась под гору.

— Любуетесь? — спросил шофёр с нескрываемым сочувствием. Он знал слабость хозяина, не раз об этой компрессорной говорили.

— Память…— признался Калядин. — Молодые годы! Вспомнишь — душу отведёшь.

Да, после войны трудно восстанавливали промыслы. Нелёгкое дело было крутиться на старых месторождениях, открытых ещё в прошлом столетии всякими заграничными концессионерами. Да и военные события, с поспешной ликвидацией скважин, давали себя знать. Когда месторождение истощилось, упали дебиты, Калядин внедрял здесь вторичные методы нефтедобычи.

Мудрая штука — инженерия! Это была очень своевременная идея: воздухом выжимать нефть. Калядин тогда вплотную влез в технологию, здорово начал разбираться во всей этой подземной музыке, почти геологом стал. Нефтеносные свиты никогда, оказывается, подчистую своих запасов не выдают. И всегда промысловики с этим мирились, а потом нашли способ повышать пластовое давление. Правда, не без капитальных затрат.

Ну, проект из края вылетел, как из пушки, Калядин сам проталкивал! Материалов не хватало, он мотался по всем инстанциям, выгнал с работы двух снабженцев за неуправку. Выгнал и директора кирпичного завода — у того все технология не ладилась, кирпич выходил то сырцом, то пережогом. Ну, выгнал правильно, не умеешь — не берись. Теперь кирпич настоящий пошёл, никто не жалуется. А компрессорную отгрохали за полгода, помогли нефтяникам вытянуть план с превышением, управляющий трестом здорово благодарил.

Да, было время! Тогда Матвеев работал в соседнем районе, числился в тихоходах и приезжал на строительство перенимать опыт, но, помнится, побыл в гостях не очень долго, даже на квартиру не зашёл: он в строительстве мало смыслил. С тех пор они почти не встречались, потому что тот в Москве два года был, в Высшей партшколе. Это хорошо, что теперь Иван под боком. Может, совсем другая жизнь начнётся…