Хлебный год - Знаменский Анатолий Дмитриевич - Страница 2

Пришел чуть жив, с голоду аж сизый. В ДонЧК дверей по коридору великое множество, и все глухие, и все вовнутрь закрываются. Входит в Особый отдел при всей своей политической грамотности и готовности.

А за столом комиссар сидит, бумагу трудную читает, весь в ремнях, чуб свис до самого стола. Гроза!

Бумагу дочитал, глаза поднял горячие. И на лбу зарубина такая, будто он один во всем свете про мировую революцию думает.

Глядит отец и глазам не верит. Степка Сукочев, однокашник, с каким на одной повозке с зарядными ящиками от вешенцев драпали!

– А ты какого черта заявился? – спрашивает устало.

– На фильтрацию.

– На какую?

– Дома Романовых…

– Гляди-ка! А какой дурак тебя послал?

– Яшка Филин. Карнаухий.

– Это какой Филин? Что в карателях был? Вот гад, а я об нем никак справок не наведу…

– Сидит. Голодный, с полным сознанием момента… А что касаемо карателей, то, я думаю, брехня чья-то, – говорит отец спроста. – У него правой ноги и левого глаза нету…

Степан Михайлович строго так глянул, с прищуром, до самого нутра просверлил:

– В этом учреждении надо, Димитрий, выражаться осторожнее, – говорит. – Наши данные проверенные. Он был тайным агентом самого Желтоногова, мы его под

Гремячей балкой зарубили… Завтра я этого Яшку сам буду допрашивать и, возможно, отправлю в ближний соснячок, а ты валяй домой и строй новую жизнь.

То-то радости было! Душа трепыхалась, как молодая перепелка в жите, когда пошел к двери. И только это он руку протянул, взялся за скобу, тут вроде как выстрел в затылок, тихий голос:

– А ну, постой-ка, Димитрий. Вернись!

Прямо наказание с этими старыми друзьями встречаться. То домой отпускает, то обратно, в эту сторону заворачивает…

– Ты вот чего… Садись, поговорим кой о чем, – говорит Степан Михайлович. – У нас тут с людьми зарез… Ты не пошел бы ко мне на работу?

Опасный разговор. Не хочется огорчать хорошего человека отказом, да еще в такую тревожную минуту, а язык свое мелет:

– Работу?.. По правде, надоело уж с винтовкой да наганом…

– Банды в нашем округе еще не вывелись, надо их до конца искоренить. Вот… Поедешь на Рябов, там старый зипун наденешь, к Шумилину и Колобродову дорогу найдешь и гляди в оба. Ежели оттуда какая банда явится – с тебя спрос.

– А как же пахать и сеять? Дядя за меня будет?

– Паек – пуд аржаной муки, больше пока ничем не располагаем…

– А ежели туда, к нам, банда заскочит?

– Сообщишь. Спрос будет с других.

– Доверяете?

– Да как сказать… Бандиты эти нынче у всех поперек горла. Можно и доверить.

Риск в этой новой работе был, конечно, большой, но пегой кобылы отец так и не нашел. Возможно, потому, что хутор был глубинный, проезжих дорог мало и никаких банд к этому времени там уже не появлялось. Скоро состоялся новый разговор у Сукочева.

– Шевелятся бандиты?

– Да пока нет.

– Как думаешь, чем объяснить?

– Единым налогом заместа продразверстки. Декрет все сделал.

– Точно?

– Других видимых причин нету. Одна голая политика, но в самый корень…

Степан Михайлович пальцами по столу побарабанил. Задумался ненадолго.

– Теперь ты человек опытный. Думаю, годишься на ликвидацию банды Кочеткова. Последняя осталась… А? Что думаешь?

– Мне бы неохота… Полчанин, и в лицо меня знает…

– Да и мне, может, тоже все это надоело. А ежели приперло, так надо же меры принимать!

– Это как же?

– А так. Они в Слащевской дуброве сидят, носа не показывают. Тоже навоевались по самую завязку. Но ежели силой брать, то крови много, а ее и так уж немало расплескали. Заявишься к ним и скажешь, что бежал от нас, спасения попросишь. А там начнешь действовать по плану.

– Опять кобылу искать?

– Нет, проще. Недели две побродишь с ними, трудового казака пограбишь, после в меланхолию ударяй. Нюни как следует распустить сумеешь?

– Н-не приходилось…

– А надо. Во имя трудового народа. Нюни в бандитской среде на нынешнем этапе – главная пропаганда. Дальше скитаться, мол, силов нету, по бабе скучаю, давайте, мол, братцы, по домам…

– Так я не женат.

– Жена-а-ат! Ты думаешь, мы не знаем? Давно уж… На хуторе. И что у попа венчался, тоже известно.

– Так это для конспирации…

– Ладно. В партию попробуешь сунуться при поповском дурмане в башке – отведу. А Кочеткова ты мне уговори, кровь из носу! Возьмешь еще вот эту газету на козьи ножки… На цигарки отрывать давай по краю, а середину в глаза тычь. Смыслишь?

На середине большими буквами напечатан свежий Декрет об амнистии добровольно сдавшимся бандитам.

– Уразумел?

– Все вроде ясно…

Ясно-то ясно, а ведь почти на верную смерть идешь! Этого Кочеткова отец хорошо знал еще с царской службы. Был он в Атаманском полку вахмистром, а на германской полный бант крестов заработал… Шутки плохие…

И снова пришлось надеть драный зипун. Положил отец краюху хлеба-мякинника в карман и пошел в дуброву. В самую гущу пролез, палого осеннего листа нагреб под дубом малую толику и – колени к носу – улегся спать. Полагал, что бандиты сами его найдут при большой нужде.

Так и вышло. На рассвете растолкали. Трое худых, бородатых стоят вполукруг с взведенными винтарямн, один моложавый, в островерхой буденовке, с перевязанной скулой, за плечо тормошит. Отец-то сразу подумал, что чоновцы. Потом видит – звезда на буденовке содрана.

– Ты чего тут делаешь, Митрий? – спрашивает молодой.

– От комиссаров спасаюсь. В Вешки гнали, к вам завернул…

– И тебе припекло?

– А что, я хуже?

– Подымай руки до горы, пойдем к Амельяну.

Даже и глаз не стали завязывать, прямо к тайной землянке подвели. Амельян сидел в полутьме, как сыч, и узнать его было трудно. Глаза ввалились, из носа и ушей дикая шерсть повыросла. Рубаха из-под чекменя выглядывает изжелта-бурая, три года не стиранная, а по ней вши одна за другой цугом ходят. Но усмехается бодро, вроде никакой беды не чует. Главарям так положено, виду не показывать, куда ихнее дело пришло.

– Ну как, – спрашивает, – полчок, пегую кобылу-то под Шумилиным нашел ай нет?

Отец, конечно, оторопел, а виду не показывает.

– Какую… Кобылу?

– Да ладно уж! – махнул рукой Амельян. – Вы со Степкой Сукочевым умные, а мы, как водится, кругом дураки… Газетку на закур-то хоть принес, не забыл?

– Принес…

– Вот добре. А то самосад у нас еще водится, а завернуть не в чего. Давай газетку-то.

Прочел он Декрет со вниманием, от строчки до строчки, после газетку на косоногом столике разложил и долго еще на нее смотрел, будто забыл чего-то и старался вспомнить.

А в самом низу, под тем декретом, была ясная подпись: Председатель Совета Народных Комиссаров В. Ульянов (Ленин).

– Моли бога, Митрий, – говорит Кочетков, – что продразверстку отменили… Моли бога и за декрет… Сам Ленин за вас со Степкой думает и, прямо сказать, добре соображает. А то бы висел ты у меня нынче, полчок, на высоком суку по старой памяти, как пить дать… Понял? А теперь давай закурить, а то у нас давно уж и табаку нету. И бабы уж от нас отказываются, табаку не носят…

Достал отец табачишко. И смотрел, как бандит с газеткой обращается. Отрывает аккуратно, по самому краешку, чтобы ненароком тот серединный декрет не задеть.

Покурили с часок, обсудили классовый момент, потом отец двинулся обратно в Вешки докладывать, что бандиты со всем этим моментом полностью согласны, ежели, конечно, их в первый же день не поставят к стенке.

Степан Михайлович, конечно, обрадовался, отрядил полномочную делегацию на переговоры и окружение, а сам опять начал длинный разговор с отцом.

– Какое настроение по хуторам? – спрашивает,

– Хорошее. Пахать и сеять собираются.

– Про нэп чего думают?

– Хорошо думают. Нормальная, мирная жизнь, говорят, пошла. Кто не работает, тот не исть…

– Ас самогоном как?

– Тоже нормально. С новины наелись, начинают помалу гнать.