Салават Юлаев - Злобин Степан Павлович - Страница 75

Юлаю показалось, что Бухаир чуть подёрнул в усмешке усами. Он подождал ответа, но писарь снова сдержался и промолчал.

— Он хочет царю служить, — продолжал Юлай. — Первое дело, конечно, царь, а ведь как сказать — нешто отец-то теперь не отец уж? Когда он маленьким был, все хвалили меня: бай-бай, Юлай, какого сынишку слепил, — умный, красивый, первый жягет в седле, Коран, как мулла, читает, силён и отца уважает тоже… Вот ты мне скажи, Бухаир: может, я его научал плохому? Кто же его научил? Может, война его научила?! Пришёл, всех в свои руки забрал…

— Руки сильные, значит, у парня и кровь молодая! — не выдержал Бухаир. — Ты нынче стар стал, Юлай-агай. На старость пеняй… Юность всегда считает, что старые выжили из ума, а себя почитает непогрешимой и мудрой.

— Это, ты говоришь, премудрость велит раздавать оружие русским, беречь их деревни, оставить на нашей земле заводы, у нас лошадей забирать?

— Опять ты своих лошадей не можешь забыть! Старость ищет богатства, а молодость — славы… Царь требует от него табунов и войска. Тебе ли серчать, старшина?! Ты сам ведь попался на эту приманку — полковником стал! Что же, тебе лучше царица, что ли?! — спросил Бухаир.

— У царицы ведь глотка, кажись, маленько поуже… Может, царь для рабов хорош, Бухаир? Он рабам даёт волю. А нам он что даст? Ещё больше богатства, что ли?!

— Неладно, Юлай-агай, ты ведь царский полковник, а что говоришь! — возразил Бухаир.

— Полковник?! — вскипел Юлай. — А что мне теперь, из-за этого разориться?! Лошадей дашь — потребуют денег, а там и ещё что-нибудь… У войны ненасытная глотка…

— Ты просто жадный старик! — оборвал его жалобы Бухаир. — Сегодня жалеешь коней, а завтра будешь жалеть баранов.

— Постой, постой, писарь… А я не слыхал — что, говорят про баранов? — насторожился Юлай.

— И я пока не слыхал. Я просто подумал, что трудно ведь будет тебе кормить заводских мужиков, — сказал Бухаир.

— Я их кормить буду, значит, по-твоему, что ли?! — возмутился Юлай.

— А кто же? Прежде кормил купец — хозяин завода. Теперь ты хозяин завода, тебе и кормить. А купеческие стада разделили меж русскими мужиками. Теперь ты своими барашками должен кормить заводских людей.

Юлай вскочил.

— Какой я хозяин?! На что мне завод?! Не надо завода! Велю разломать завод. Мало ли что мой мальчишка сказал!.. Я землю отвоевал для народа!.. — кричал возмущённый Юлай.

Бухаир много лет уже был писарем при Юлае и знал его слабости. Жадностью он растравил его сердце, как огненным ядом, и знал, что обрёл в отце тайного союзника против сына.

В соединённом отряде Юлая и Бухаира у писаря было довольно своих людей, которые привыкли ему подчиняться. У них были друзья между баями соседних юртов. На них Бухаир хотел полагаться и впредь и держал с ними связи. Одним из таких друзей Бухаира был старый недруг Юлая Сеитбай из Кигинского юрта.

Когда Салават разрешил сотне кигинских башкир поехать делить гурты Сеитбая, Бухаир к нему тотчас же выслал гонца предупредить об опасности.

У Бухаира было неспокойно на душе, пока Салават находился вблизи. Писарь ждал, когда наконец уйдёт этот неугомонный юноша. Есть же по соседству другие заводы — разве они не нужны царю? Почему не идёт он туда со всем своим войском?

Но Салават, прежде чем выслать в соседний завод войско, направил туда Семку и двоих заводских рабочих с пугачёвскими манифестами. Он ожидал известий от них, когда ночью примчался посланец от сотника Рясула.

Рясул сообщал, что в горах он напал на след одинокого всадника и выслал за ним погоню. Тот стал уходить, сорвался со скалы и разбился. На лыжах они спустились с горы, обыскали его и нашли письмо Бухаира к кигинскому баю.

В письме Бухаир признавался сам, что он растоптал манифест Пугачёва, и обещал, что изменнику Салавату не сносить головы. В том же письме Бухаир писал своим пастухам наказ отогнать его табуны за горные перевалы, где они будут отрезаны весенней распутицей.

Бухаир был схвачен сейчас же.

Салават хотел посадить его в заводскую тюрьму, из которой накануне было выпущено десятка три измождённых хозяйских пленников, но Юлай взмолился:

— Он брат твоей Амины, Салават! Ты так себя позоришь. Бывает, если в своём роду наказать кого надо, то делают тихо, — зачем на весь свет кричать? Я — старшина, он — мой писарь, и на меня, на весь юрт упадёт позор… А тебе ведь он шурин… Сам понимай, Салават, Сеитбай мой недруг, он целый табун моих коней отогнал, окаянный. Рысабай мне тоже был недруг, и Бухаирка мне другом не был — сам знаешь, он против меня. А я тебе всё-таки говорю: не сажай ты его в тюрьму на позор. Давай его тут в конторе в подвал посадим. Отсюда он, связанный, всё равно не уйдёт.

Салават согласился.

Оставив Юлая оберегать завоёванный им завод, Салават утром выступил на соседний, где уже орудовал Семка.

С Салаватом было пять сотен людей. Они окружили завод, расположенный не так, как крепости, не на горе, а в глубокой котловине между горами. С гор было удобно напасть.

Салават разместил отряд по склону холма. Пятьдесят добровольцев поехали, с ним самим во главе, к посёлку.

Салават ехал, держа в руке манифест Пугачёва. Ему навстречу выехал заводский поп с крестом в руке. За попом двигалось человек шестьдесят мастеровых, а рядом, с попом — плотинный мастер.

Увидав, что намерения их вовсе не мирные, Салават поднял над головой манифест.

— Мы не воевать пришли… Царское письмо привезли. Царь Пётра Федорыч приказ давал заводскую контору кончать, приказчиков гнать с завода.

Поворачивай, поворачивай! — крикнул плотинный мастер, выхватив саблю.

— С нами бог, братия, с нами бог! — закричал поп, подымая крест и пуская лошадь рысью навстречу Салавату и башкирам. — Господь против аллаяров!.. Не потерпим злобы их!..

Мастеровые с криками, подняв ружья, болты, топоры, молоты, ринулись за предводителем. Салават не успел отдать команды, как был окружён.

«Вот тебе и заводской народ!» — подумал Салават, вспомнив завет Хлопуши.

— Ге-э-эй! — пронзительно крикнул он.

Это было условным знаком. С соседних гор отовсюду ринулись башкиры.

Заводчане увидали, что им не справиться с нападающими, и повернули назад. Передовой отряд Салавата успел оправиться, бросился вслед отступающим, но те заперлись в заводском дворе. Салават с отрядом подъехал к воротам.

— Отворяй! — крикнул он. — Государь указал!

— А ты кто же государю — сват, что ли, будешь? — ответил голос из-за забора.

— Я — полковник Салават Юлай-углы, Шайтан-Кудейского юрта.

— Ну, так и иди к шайтану, коли ты из шайтанского рода! — крикнули из-за забора, и залп заключил эти слова.

Салават отъехал от ворот, приблизился к башкирам.

— Веди, Салават, возьмём силой! — кричали воины.

Но Салават не повёл их в бой, он вызвал десяток добровольцев и послал их в лес, держа заводские ворота и двор в осаде.

Салават, дожидаясь возвращения десятка, посланного в лес, сел на крыльцо избы, а коня пустил по двору. Вдруг из избы до него донёсся детский плач. Салават вошёл в дом. В люльке, подвешенной к потолку, плакал проснувшийся ребёнок. Салавата кольнула мысль о неродившемся Рамазане. Он стоял задумавшись. Амина с ребёнком на руках, как живая, встала перед его глазами и показалась снова близкой и милой. С улицы грохнул выстрел. Ребёнок, удивлённо глядевший на Салавата, снова заплакал. Салават поглядел на его сморщенное гримасой личико и засмеялся.

— Рамазан! Рамазанкай! — позвал он и щёлкнул пальцами. — Кишкерма, — сказал Салават. — Иди сюда, и он поднял ребёнка на руки.

Ребёнок снова заплакал. Тогда в избе заскрипели доски подпола, поднялось творило, и показалась девичья голова.

— Ой, мама, — крикнула девушка, — аллаяр схватил Петьку!

Творило шумно захлопнулось. Ребёнок закричал ещё пуще. Салават, неловко держа его на руках, вынул из кармана монету и совал ему в руку, но мальчишка не успокаивался. С улицы донёсся крик и топот лошадей. Салават положил ребёнка и вышел, но уже на крыльце он услыхал отчаянный плач.