Салават Юлаев - Злобин Степан Павлович - Страница 35

Когда после этого Амина упомянула имя Гульбазир, Салават отмахнулся.

— Твою Гульбазир Рустамбай отдаёт за турка, — сказал он.

— Она не идёт за него! — откликнулась с живостью Амина. — Ехать через море боится, и страшный он — нос как крючок, глаза чёрные, зубы блестят, как у волка, а ноги кривые… Он едет один назад. Вот только ещё мулла Рахмангул приедет из Верхних Кигов, прочитает письмо к султану, подпишет — и турок поедет назад.

Салават в душе хохотал над самим собой: он ходил подслушивать и следить, допытывался у Кинзи, а его Амина знала больше, чем все…

— А за меня пойдёт Гульбазир? — смеясь, спросил Салават у Амины.

— Рустамбай не пустит. Он говорит — ты крестился… Она бы пошла, — был ответ. — А ты хочешь взять её в жёны? — ревниво спросила Амина, снизу заглядывая в глаза мужа. — Тебе не довольно меня одной?

— Я пошутил, — откликнулся Салават.

«Писарь говорит — ты крестился!..»

И только теперь Салават подумал о том, что в последние дни все меньше народу съезжалось к нему для беседы, уже не так охотно расспрашивали его о странствиях и о бывальщине соседних земель. Салават понял, что, опасаясь его влияния в народе, Бухаир пустил слух о том, что он крестился и стал русским; и писарь победил — от мнимого отступника мусульманской веры многие отшатнулись, хотя и не явно, но всё же так, что можно было заметить. Теперь он всё понял… Он решил не сдаваться писарю и готовить народ к битвам, которые вот-вот должны были грянуть…

Лук Ш'гали-Ш'кмана по праву принадлежал Салавату, но от дюжины стрел осталось всего семь штук. Захватив одну из них, Салават пошёл к лучнику Бурнашу, чтобы просить его сделать новые стрелы по образцу.

Лучник сидел не один — Бухаир был у него в гостях. С приходом Салавата он тотчас вскочил с паласа.

— Мне время идти, — сказал он и торопливо вышел.

— Ты был с ним в ссоре, — сказал Салават Бурнашу.

— Война одних ссорит, других мирит, — ответил старик.

Салават заметил у него множество готовых луков.

— Для кого делал? — спросил Салават.

— После дождя на глине видали пять волчьих следов. Пятиногий волк приходит всегда к войне, а на войне нужны луки и стрелы.

— Сделай мне полный колчан таких, — сказал Салават, протянув стрелу Ш'гали-Ш'кмана.

Выйдя от лучника, он не поехал домой, а пустился на гору в лес.

Одиночество, прежде бывшее для него незаметным, потому что он не знал о его причинах, сейчас показалось тяжёлым.

Салават ехал один, обуреваемый чувствами, не находившими выражения в песне, и потому вместо стройных мыслей, всегда рождаемых песней, в его голове теснились и кружились лишь их обрывки…

Лук и стрелы были при нём. Стрелы Салавата были всегда верны. Охотничья страсть не угасала в нём никогда, но сейчас он не следил за дичью. Птица летела над его головой, выводки вспархивали из-под самых копыт коня и разлетались с тревожным писком и шумным шорохом крыльев. Не раз мимо торопливым порыском пробежал мелкий зверёк… Салават не замечал ничего.

Уж вечерело. В лесу наступали сумерки, хотя верхушки высоких сосен ещё золотились от солнца. Салават пробирался дебрями, через которые конь проходил с трудом, и всаднику приходилось ежеминутно склоняться к самой луке, чтобы проехать под сучьями и ветвями.

Вдруг конь взвился на дыбы и шарахнулся прочь… Салават заметил почти рядом с собой качнувшийся куст.

— Тр-р-р! — осадил он коня.

Ему показалось, что за кустом притаился волк, и он вскинул свой лук на прицел.

Он не успел спустить тетиву, когда из куста поднялся человек.

— За что бьёшь? — спросил он по-русски.

Салават едва успел изменить положение лука, и сорвавшаяся стрела взвилась высоко в небо.

— Чаял, волк ведь!.. — пояснил Салават и сокрушённо добавил: — Ведь чуть-чуть не сгубил твою голову…

— Губи, не жалко! — отчаянно махнул рукой тот, и при этом звякнула железная цепь.

— А-а-а! — понимающе протянул Салават. — Я думал, чего схоронился. Заводской, что ли? — спросил он с сочувствием.

Беглец молча кивнул.

— Железку сымать надо, — сказал Салават. — В лесу жить — пропадёшь… Айда на мою кочёвку. Пила есть.

— Не обманешь? — спросил беглец.

— Какая корысть?! Эх, ты! — пристыдил его Салават.

Беглец был замучен голодом, холодом и бродяжничеством. Несколько ночей, проведённых в лесу, он старался не спать, опасаясь зверя и человека.

Салават, приведя его в кош, напоил, накормил, позаботился освободить от цепей с помощью обуха и пилы и наконец уложил спать.

Беглый заводской мужичонка, проснувшись, повеселел.

Семка, как сам назвался беглец, был из тех, с какими не раз уже приходилось встречаться Салавату в своих скитаниях, но он рассказал о таком, чего Салавату ещё не пришлось слышать.

Отданный барином за провинность в солдатчину, он бежал из солдат и пошёл искать лучшей доли на новых сибирских землях. Много вёрст лежало уже за спиной, сыск он считал отставшим, и вдруг на дороге верёвочная петля взвилась над его головой, на него напали, связали его и повезли в плен…

— Я думал — ваши, башкирцы, — рассказывал Семка. — Мало ли чего в далёкой земле про вашего брата услышишь!.. Ан нет, русаки! Да хуже всяких киргизцев: железы надели да в шахту!.. А знаешь ты, брат, шахту, а?!

Салават кивнул.

— Медные руды рубить… Да то не беда бы — человек, он не лошадь, не сдохнет, все одолеет! Ино гляди — туды-то впустили, а наверх никак. Где работаешь — там спать, там и жрать… Вонища — дохнуть нечем… Без света, без неба… Солнце и звезды забудешь, глаза слепнут…

— От шайтан! — удивлённо качнул головой Салават.

— И шайтану такого не вздумать! Я чаял: работать не стану — прогонят. Упёрся — кайла не беру. Так что ты скажешь — меня на откачку воды посадили. Вода бежит. Её не откачивай — шахту зальёт. Меня посадили воду в ведро набирать да наверх верёвкой вздымать. Креплюсь — ведра не беру… Второй день гляжу — вода по колено стала. Как стали меня свои же лупить: «Сукин сын, барин какой! Он работать не хочет, а нам в воде по колено — ноги ломит от холоду…»

— Стал наливать? — спросил Салават.

Мужичонка крутнул головой.

— Где там! Приказчик спустился, бил, надсмотрщик бил, бросили в воду — я потонул. Чаяли, что покойник, взяли наверх. Наверху очнулся… три недели лежал, да снова окреп… живучий! Как сказали мне — завтра опять под землю, я побежал к реке да кинулся в воду. С железами вниз пошёл, ан коряга спасла… зацепился за пень плавучий… вишь — жив!..

Амина слушала, ничего не понимая.

Салават запретил ей говорить о своём госте, но Амина ли не утерпела или кто-то из женщин, зашедших к ней, видел случайно русского беглеца, однако дня через три его безмятежной жизни к Салавату в кош внезапно заехал отец.

Юлай не застал врасплох Салавата. Семка и не жил в коше: он просто скрывался рядом с кочёвкой. Однако старшина с подозрением осмотрел весь кош.

— Все говорят — у тебя русский, — сказал он Салавату. — У нас довольно своих хлопот. Ты сам подбивал не давать царице коней. Теперь могут прийти за конями солдаты. Если узнают, что у тебя беглец…

— Я сам отвечаю за гостя, — резко сказал Салават.

— Тебя отведут в тюрьму и меня на старости лет из старшин пожалуют в каторгу…

Юлай понял, что Салават не уступит, и испугался за свою участь.

— Ищи, атай. Если его найдёшь — он уйдёт от меня. Но ты его не найдёшь, не найдут и солдаты, — пообещал Салават, утешая отца.

— Боюсь, Рысабай напишет донос, — пробормотал Юлай.

— Его сын у Рустама сам с турком спутался… Что лучше?! — спросил Салават.

— Турок уже далеко, он уехал три дня, — сказал старшина. — Салават, ты позоришь меня, — взмолился старик со слезами в голосе. — Все говорят, что ты окрестился. Я не верю писарю, но народ ему верит. Докажи всем, что ты не русский… Бухаир призывает народ камнями побить тебя…

— Как докажу? Зачем доказывать! Я верю словам пророка. Я не ищу у царицы милостей… Что мне крещенье? Я мусульманин, как все башкиры.