Возвращаясь из Острова, хлебник заехал к Козе и зашел в гончарную, заваленную новой расписной посудой. Ни Иванки, ни Кузи не было в мастерской. Истома с Прохором вдвоем муравили поливой суда.

– Ну, кажите, где ваше диво? – ввалившись, спросил хлебник.

– Все тут. За показ ничего не берем, – шутливо отозвался Коза.

– А чего тут писано, знаешь? – взглянув на блюдо, спросил Гаврила с какой-то настороженностью.

– Грамоты хоть не ведаю, а все до единой помню, – отозвался Коза.

– Что на сем большом блюде? – спросил испытующе хлебник.

– «Взалкахся бо и даете ми ясти!» – твердо ответил горшечник. – Апостола Матвея Евангелье.

Гаврила усмехнулся.

– А тут что? – спросил он, взяв в руки второе блюдо.

– «Да ясти и пиете на трапезе моей!..» Какого апостола, угадай? – уверенно спросил Прохор.

Гаврила неудержимо захохотал. Он взял еще блюдо, взял кружку и заливался хохотом.

– Где Кузька, ваш «грамотей»? Пряников я ему… ох, уморил, окаянный!..

– Да что ты ржешь?! – недоуменно спросил Коза.

Гаврила, шатаясь от смеха, вышел во двор.

– Ку-у-зьм-а-а! – раздался на все Завеличье могучий голос.

Кузя и Иванка прибежали из дома в гончарную.

– Здоровы, апостолы! – огорошил их хлебник, вдруг ставший строгим.

Поняв, что деваться некуда, оба потупились.

– Ты что же, бесенок, деешь! – накинулся хлебник на Кузю. – На то тебе грамоту дали, чтоб батьку под плети подвел, апостол Кузьма? Узорники мне отыскались тоже!

Хлебник грозно шагнул к племяннику. Кузя от страха присел. Оба отца недоуменно глядели на происходящее.

– Левонтьич, да ты растолкуй: чего они натворили? – спросил Коза.

– Читай, что написано тут, – обратился к Иванке хлебник.

– «Где чернецы, тут и пьяницы», – прочел оробевший Иванка.

– От какого апостола, угадай? – повернулся Гаврила к горшечнику.

– Задеру собачьих детей!.. – взревел Прохор, поняв проделку.

Ребята кинулись прочь из гончарной. Им вслед неудержимо гремел хохот дяди Гаврилы да брань обоих рассвирепевших отцов…