Остров Буян - Злобин Степан Павлович - Страница 122

– Сбирать? – спросил тихо Прохор Коза Томилу.

– Сбирай, – так же тихо кивнул Томила Слепой.

Один из посадских вышел из съезжей. Старосты продолжали препираться с воеводой. Он не сдавался.

– Не смеете вы меня задавить. За то государь спросит, – сказал он вдруг и поперхнулся словом: с Рыбницкой площади загудел сполох.

– Горит чего-то? – нерешительно и тихо сказал воевода с некоторой надеждой, что пожар отвлечет людей и прервет эту сцену…

– Воеводская спесь горит, – ответил ему Прохор Коза. – За зельем да за свинцом собирается мир на поклон к тебе, князь Василий Петрович.

– Что ж, насильством возьмете. Добром не дам, – сказал Львов растерянно, – а сила солому ломит.

Он едва успел сказать эти слова, когда толпа зашумела под окнами съезжей:

– Зелья давай! Зелья, свинцу!

– Где новый воевода, давай сюда!

– Что ж, князь воевода, может, к народу пойдешь толковать на крылечко? – с ехидцей сказал Прохор.

«Хоть удавись тут!» – подумал Львов про себя.

– Аль, может, с нами добром сговоришься? – спросил стрелец, хлопнув его по спине.

Воевода подернул плечом. Ему было не по себе.

Однако прежде отдачи ключей он потребовал стрелецких голов, казачьего голову и городового приказчика и поручил им контроль над ключами от пороха и свинца, сделав вид, будто он отдал ключи не мятежной толпе, а служилым людям. Народ толпой побежал к зелейным погребам получать пищали, свинец и порох, словно во время обороны города от подступивших врагов.

– Ну, князь воевода, как тебя величать, не упомнил, – сказал Гаврила. – Тесно у тебя всем, и сести негде. То перво пойдем к нам в гости, во Всегороднюю избу. Там еще об делах с тобой потолкуем.

– Непригоже царскому воеводе… – заикнулся было князь, но веселый стрелец Прохор его перебил:

– Идем, идем, там пригожей – под столами никто не сидит, на коленках не ерзают – все по-людски… – Он снова хлопнул воеводу по спине, словно шутя, но так, что тот покачнулся.

Воевода понял, что еще один такой шлепок – и все равно придется пойти. Он сдался.

В сопровождении десятка вожаков восставшего Пскова и окруженный сотнями горожан, воевода был отведен и посажен в подвал под стражу, а еще через час тот же веселый стрелец доставил к нему отца и сына Собакиных.

– В Москву собрались, вишь, уехать, ан дороги-то ныне грязны! Пускай тут с тобой посидят, князь Василий Петрович, уж ты им дозволь. Обсохнет, тогда и ехать. Да и тебе-то так веселей, – сказал Прохор. – Я бы сам с тобой побалакать остался, да вишь, недосуг!

И, громко смеясь своей шутке, Прохор ушел, стуча сапогами по лестнице…

Иванка возвратился в кузню к Мошницыну. В городе нарастало небывалое. Город готовился к обороне, и в кузницах начали ковать воинскую сбрую. Кузнецы порубежного Пскова всегда хранили предания о том, как их искусство во времена осады служило святому делу обороны. В этом была их гордость, их ремесленная честь. И когда Михайле Мошницыну в Земской избе сказали, что на кузню его возлагается изготовлять наконечники копий и сабли, он не посмел возразить.

После работы в кузне Иванка с Якуней, не заходя домой, направились в город.

На берегу Великой толпа посадских в пестрых тулупах, кафтанах и шубах строилась ратным строем с пищалями, рогатинами и бердышами. Стрелецкий десятник кричал им слова приказов. Это были «новоприборные» из посадского люда.

Гаврила Демидов по совету с Козой указал обучать их наскоро ратному делу, чтобы быть готовыми и встать на защиту города, когда приспеет пора.

Иванка и Якуня были возбуждены, громко смеялись, с озорством толкали друг друга и задевали прохожих, грозясь посадским девчонкам обнять их черными от копоти, угля и железа руками. Девчонки с хохотом разбегались, кидались снежками, взрослые люди ворчали на озорных юнцов…

У Всегородней избы оба парня, остепенившись, умылись снегом, поправили шапки и опояски и, отряхнув снег, налипший к ногам, взошли на крыльцо.

– В стрельцы? – приветливо воскликнул Захар, увидев друзей, и снова склонился к работе, выписывая ярлык для пожилого кожевника, пришедшего записаться вместе с двоими юными сыновьями.

– Ну, давай: «Яков Михайлов, сын кузнеца Мошницына, от роду лет – осьмнадцать…» – смеясь, произнес Захарка и взялся за чистый ярлык. – Саблю, чай, хочешь привесить? – весело спросил он.

– Чего ж не привесить?! Ты ведь привесил! – сказал Якуня.

– Тебе к лицу будет с саблей – лицом румян, пригож, как девица! – насмешливо поддержал Захарка.

«Посадский», – вписал он.

Якуня зарделся и стал еще больше обычного похож на Аленку.

– В конные, что ли, писать? – подмигнул Захарка и, не дождавшись ответа, в углу ярлыка поставил большое «С», что означало «стремянный». – Держи, стрелец, – сказал он, протянув ярлык.

– Ты тоже в стрельцы? – спросил он Иванку.

Захар пододвинул поближе чистый листок и писал, бормоча: «Иван Истомин, сын звонарев, от роду лет…» Вдруг он остановился.

– Постой-ка, Ваня. Ты ведь не вольный… Ты ж из владычных людей.

– Врешь! Макарка хотел в холопы меня, а я не холоп. Я – гулящий! Кой я владычный, коль в кузне посадской тружусь?

– Верно, – в задумчивости сказал Захар. – Ну, погоди. Смотри, ярлыков бы никто не касался. Я – мигом.

Захарка вышел в соседнюю горницу. Иванка ждал.

Вошел Захар с недописанным ярлыком.

– Нельзя, Иван, – сказал он. – Я дворянина спрошал, писать ли холопов и трудников монастырских, – он не велит.

– Ты б воеводу бежал спрошать! – вспыхнул Иванка. – Мне что дворянин! Мне старосты земски указ, не дворяне!..

– Ну-ну, не ори, не ори! Не в конюшне! Тот дворянин от старост посажен к прибору стрельцов да по ратным делам. Молвил «нельзя» – и нельзя! Эк все холопы сбегут во стрельцы. Кто же работать в холопстве станет?!

– Где старосты земски? – со злостью воскликнул Иванка.

– Нету во Всегородней. Утре придешь – и будут! – сказал Захар.

Он разорвал ярлык, на котором начал писать Иванку, и обратился к вошедшему парню.

– В стрельцы? – как обычно, спросил он.

Якуня ждал у крыльца.

– Пошли за ружьем! – весело крикнул он, махнув своим ярлыком.